Кучук: Я два раза плакал в камере навзрыд, чтобы снять психологическое напряжение

Сейчас в мужчине нельзя узнать человека, который отсидел полтора года — его выдает только излишняя бледность и эйфория от свободы: «Вы не понимаете — в Беларуси ты все время шифруешься, удаляешь переписку, а тут можно спокойно пользоваться телефоном — и тебе за это ничего не будет». Он признается, что пока имеет проблемы с режимом — пока он, как узник, рано поднимается и рано ложится спать: «Но вот сегодня я, например, поднялся уже в семь утра, а не в пять».

«Климат меняется, а руководитель ЦИК Беларуси — нет»

— Когда пошли к посольству России с портретом и бело-красно-белыми розами после известия о смерти Алексея Навального, вы ожидали задержания?

— Безусловно. У меня был рюкзак с водой, шоколадкой и паспортом. Кстати, последний так и остался в Центральном РУВД. Я заранее включил свою геолокацию для друга, чтобы он понимал, где я. Видел автобус ОМОНа рядом с посольством. Но не пойти не мог — Алексей Навальный был самым популярным российским политиком, он умер в заключении. Я часто его вспоминал, когда сам сидел.

Однако Дмитрий не ожидал, что на него заведут уголовное дело, осудят и он проведет семь месяцев в одиночке, а затем будет насильственно выдворен в Литву.

Вспоминает условия в ИВС, где провел 30 суток, пока его не перевели в СИЗО: антисанитария, клопы, камера на шесть квадратных метров, в которой было 13 человек — троим из них по ночам приходилось стоять.

— За что вас осудили?

— По части 1 статьи 342 Уголовного кодекса («Организация и подготовка действий, грубо нарушающих общественный порядок, либо активное участие в них»), меня зафиксировали на одном из маршей в 2020 году, и по части 3 статьи 361 Уголовного кодекса («Призывы к действиям, направленным на причинение вреда национальной безопасности Республики Беларусь»). По последней мне вменяли 17 эпизодов, среди них были откровенно смешные. Например, в году 2018— 2019‑м я написал, что «климат меняется, а руководитель ЦИК Беларуси — нет». Прокурор посчитал, что таким образом я нанес «вред национальной безопасности». На суде все понимали, какой это абсурд, но в итоге мне дали шесть лет колонии.

Павялічыць

— Предлагали ли вам писать прошение о помиловании? Посоветовали бы другим?

— Нет, мне не предлагали, но если бы предложили, я бы согласился. Свобода дороже. Прошение — формальная бумажка, которая сама по себе ничего не значит, но может вернуть к жизни, семье и делу. Я понимаю тех, кто принципиально не пишет, например, Николай Статкевич — у таких людей другой стержень. Но я думаю, сидеть годами ради принципа — неправильно. Надо использовать любой шанс, чтобы оказаться на свободе. Многим, знаю, приходят отказы, но попробовать стоит.

Освобожденный также напоминает, что политзаключенным в любой момент могут «повесить» 411‑ю статью за «злостное неповиновение требованиям администрации исправительного учреждения» за незначительное нарушение, и не один раз, тем самым значительно увеличить срок. Он и сам с этим столкнулся: его должны были судить в понедельник, но освободили за несколько дней до процесса.

— Были ли какие-то признаки того, что вас могут освободить раньше срока?

— Да, в радио слышал новости, что идет торг. Появилась какая-то надежда. Потом мне предложили написать заявление на новый паспорт, так как прежний в милиции так и не нашли. А во вторник повели в душ, дали бритву. Мешок на голову — и в легковушку. Привезли в СИЗО КГБ, там уже стало понятно, что освободят. Характерно, что никто не знал нашего статуса, пока везли до границы, говорили, что осужденные. Ну, после пересечения границы мы стали свободными.

— Как относитесь к идее торговли людьми в обмен на санкции?

— Торговать судьбами людей недопустимо, но свобода людей важнее любых комбинаций.

— Как вам помогли после насильственного вывоза из Беларуси?

— Была нормальная первичная поддержка, без которой в первые дни тяжело. Нам четко объяснили, кто за что отвечает и по какому маршруту идти: миграционные центры, какие заявления и сроки, куда обращаться за справками. Помогли записаться, заполнить анкеты, собрать документы. То есть провели через базовые процедуры. Работают волонтеры и организации. Дальше — ответственность на нас. Я, возможно, в более выгодной позиции: у меня был бизнес, я привык сам зарабатывать. Кому-то сложнее: возраст, профессии, блогеры, профсоюзные лидеры — людям, которые всю жизнь занимались общественной деятельностью, адаптироваться сложнее. Для многих это фактически вынужденная депортация: никто не собирался уезжать, но свобода дороже. Одного дня на свободе ничем не заменишь.

Когда ШИЗО и ПКТ — меньшее из зол

«Низкий социальный статус» присваивают тем, кого хотят изолировать и сломать: у таких людей практически нет прав, им навязывают самую унизительную работу; общение с ними грозит другим заключенным той же меткой, поэтому их избегают. Они сталкиваются с постоянными унижениями со стороны как администрации, так и осужденных. Такие узники сталкиваются с постоянной угрозой морального, физического и сексуализированного насилия.

— Как у вас появился «низкий статус» в колонии?

— В ИК № 9 на второй день начальник отряда сказал: «Будешь выносить мусор и убирать умывальник». Но если соглашаешься убирать не в своей зоне, присваивают «низкий статус». Я отказался — получил 7 суток ШИЗО, потом еще 10. Позже — ПКТ. Потом у меня стали расспрашивать, чем занималась моя партия, какую политическую деятельность мы вели. Я рассказал и упомянул, что «Зеленые» принимали участие в круглом столе, где были и представители ЛГБТ-движения. И получил «низкий статус».

Павялічыць

Это означало постоянную угрозу для политзаключенного, его все время провоцировали, и в какой-то мере для него спасением стали ШИЗО и ПКТ за нарушения режима. В одиночке он в общей сложности провел 7 месяцев.

— Что делает продолжительная изоляция с психикой?

— Я пытался абстрагироваться от реальности, продумывать какие-то планы на будущее, но 7 месяцев одиночки — это издевательство. Ты слушаешь шаги, чужие голоса, эхо динамиков. Кажется, сходишь с ума. Я два раза плакал в камере навзрыд, чтобы снять психологическое напряжение. За тобой все время наблюдают, это тоже морально угнетает.

— Вы несколько раз объявляли голодовку? Чего вы требовали?

— Свидания с адвокатом. Это всегда тот же ритуал. Утром открывается кормушка, и ты должен вслух сказать: «Отказ. Голодовка. Требую адвоката». До следующей раздачи добыть еду уже невозможно: дверь закрывается, и ты остаешься один на один с решением.

Самой тяжелой для Дмитрия стала семидневная сухая голодовка. Это полное воздержание как от еды, так и от любой жидкости.

— Первые два дня было так, потом желудочный сок поднимается, во рту — желчь, начинает болеть голова, как при мигрени. По глупости я попросил таблетку обезболивающего — на фоне голодания начались галлюцинации. Но за мной наблюдали, и когда увидели, что я начинаю сдавать, перевели в санчасть, ставили капельницы с физраствором и глюкозой. Продолжать голодовку в тех условиях уже не было смысла.

Когда Дмитрия переводили в жилую зону, голодовками, но на этот раз мокрыми (можно пить воду), он пытался оспорить свой «низкий статус». Согласно тюремным понятиям, ему не разрешалось пользоваться общей умывальницей, не мог он пользоваться умывальницей и для лиц с «низким статусом»: это автоматически перевело бы его в эту категорию.

— Добывал воду в туалете — пригоршнями. Когда прекращал голодать, есть мог только хлеб: общей посудой пользоваться тоже нельзя, а контейнер для каши удалось купить в тюремном магазине не сразу.

Павялічыць

— Почему вы настаивали на отказе от «низкого статуса», понимая риски голодания для здоровья?

— Это вопрос достоинства и безопасности. «Низкий социальный статус» — постоянные оскорбления и угроза насилия. В одиночке было безопаснее. В жилой зоне пытался завоевать уважение поступками, держал дистанцию. Со временем отношение стало меняться — некоторые понимали и помогали.

Сильно поддержала Кучука короткая встреча с правозащитником Алесем Беляцким. Разговор длился всего 10 минут, но Дмитрий вспоминает, что того запаса спокойствия и надежды, которые дал ему нобелевский лауреат, хватило надолго.

Павялічыць

— Что было самым тяжелым в тюрьме?

— Пытка надеждой, отсутствие информации и одиночка. Психологическое давление — самое жестокое. Физически выдерживаешь, морально — ломают. Ты там в изоляции, не знаешь, поддерживают ли тебя на свободе, что будет в будущем и сколько времени проведешь в заключении.

Паспорт, Париж, переработка: ближайшие шаги Дмитрия Кучука

В Беларуси у Дмитрия Кучука был бизнес переработки отходов. Этим он планирует заниматься и сейчас.

— Буду искать ниши с меньшей конкуренцией. Политика остается политикой, а бизнес — способ финансовой независимости. Здесь — новый вызов, начинаешь почти с нуля, но ты в Европе: знания пригодятся и для будущей Беларуси, когда законы в стране будут по стандартам ЕС.

— Вы собираетесь возвращаться в Беларусь?

— Не при этих властях. Я не буду чувствовать себя в безопасности — в любой момент могут снова закрыть.

— А что с семьей?

— Мама — в Минске, ей 76, хочу организовать встречу, но логистика сложная. Все же в ее возрасте ей тяжело выдержать дорогу.

Прежде всего Дмитрий Кучук хочет получить паспорт и полететь в Париж, где живет его дочь, чтобы встретиться с внучкой, которая родилась, когда дедушка был в заключении.

• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0
• 0