Бывший преподаватель Иняза перешел на белорусский в эмиграции. Он рассуждает о судьбе университета, белорусах за границей и отличии нас от поляков
Алексей Проволоцкий уволился из МГЛУ пять лет назад, но, признается преподаватель, вспоминает прошлое место работы все меньше. Теперь он проводит частные занятия и пишет рассказы — на английском и белорусском языках. Расспросили писателя о жизни в Одессе и Варшаве, творчестве и том, что остается для него важным в Минске.
Алексей Проволоцкий родился в Минске. Учился и 10 лет преподавал в МГЛУ на кафедре теории и практики перевода. В ноябре 2020 года, после протестов, политических отчислений и уголовных дел против студентов, уволился из университета и выехал сначала в Киев, потом — год и два месяца прожил в Одессе.
Перед началом полномасштабной войны в Украине переехал в Варшаву. Сейчас вместе с женой и двумя собаками живет на Старой Охоте — варшавском районе, который очень напоминает ему любимую минскую Осмоловку.
В 2024 году в «Янушкевіч» вышел дебютный сборник автора — «Жыццё ў дванаццаці апавяданнях», который победил в литературном конкурсе «Шуфлядка» и был номинирован на премию Ежи Гедройца. В 2025 издательство Gutenberg выпустило вторую книгу писателя — «Цягнік да Познаня». Сейчас Проволоцкий написал третье произведение.
«Сосуществовать с теми людьми было невозможно»
«Наша Ніва»: Скоро будет пять лет, как вы ушли из МГЛУ. Что вы сейчас думаете о том решении и как вспоминаете университет?
Алексей Проволоцкий: Я всегда думал, что если уйду из «иняза», то мне будет очень тяжело. Но те события были настолько решающими, что я был очень доволен, когда ушел. У меня никогда не было ностальгии по «инязу». Понимал, что 10 лет — хороший срок, чтобы уходить. Я часто думаю об этом, но все меньше и меньше.
Уже никто, кого я знаю, там не работает. Там остались те, с кем я никогда не разговаривал, те, кто разочаровал меня своим поведением. А те, кто не разочаровал, ушли.
Разочаровала индифферентность, которая была там. Отсутствие позиции. Тяжело было сосуществовать в то время с теми людьми. Это их право и их жизнь, но, если говорить обо мне, — мне было не очень приятно. Может, это одна из причин, почему мне было не так тяжело увольняться.
НН: Недавно МГЛУ переименовали в БГУЯ. Как вы к этому отнеслись?
АП: Нет никаких мыслей насчет этого, просто как-то вписывается во всю эту историю. Не то чтобы я всегда любил название МГЛУ, но теперь для меня исчезла уникальность, ее особенность. Это теперь как филиал БГУ. Название, конечно, не самое главное. Но было неприятно видеть, как один человек что-то говорит и все начинают делать ему приятно.
Когда я увольнялся, меня спросили «А вы вернетесь, когда все это изменится?». Мне очень запомнилось «все это» — потому что три человека тогда мне так сказали, но никто не говорил напрямую, что «все это»? Ответил, что да, вернусь. Но когда мы выехали в Одессу, потом — в Варшаву, я понял, что, чтобы я вернулся, должны произойти такие процессы… Это уже невозможно.
«Если бы мне предложили на неделю поехать в Нью-Йорк, Лондон, Мельбурн или Одессу, я бы поехал в Одессу»
НН: Вы знали, что будете делать после университета? Какие были планы?
АП: Ничего не было, я знал только, что мы поедем (с женой — НН). Даже не знал, куда точно. Сначала поехали в Киев, потом — в Одессу. За две недели перед войной мы переехали в Варшаву — думали, что скоро вернемся. Даже не брали вещей на лето.
НН: Как вам понравилось в Одессе?
АП: Это приятный город, но там тяжело работать. Туда приезжают отдыхать. Я не очень увлекаюсь морем — люблю смотреть на него, но это все. Любил приходить туда с книгой, читать, смотреть.
Но я очень люблю Одессу. Если бы мне предложили на неделю поехать в Нью-Йорк, Лондон, Мельбурн или Одессу, я бы поехал в Одессу. Есть какой-то шарм у этого города. Туда приятно приезжать, но я понимаю, что летом там жара большая: даже ночью было +35°C, было тяжело.
Слухи о войне появились в сентябре, может, в августе. Это было в воздухе, но никто не знал точно. У меня в Одессе был друг американец, он сказал, что скоро что-то начнется. И что он переедет в Венгрию, Словакию. Благодаря ему мы сделали это быстрее, чем это можно было сделать. Выехали 14 февраля 2022 года.
«Писал на английском языке, потом переводил на белорусский»
НН: Чем вы занимались уже в Одессе и после?
АП: Я всю жизнь писал. У меня есть блог на английском языке, где я пишу о литературе, кино, музыке, вообще об искусстве. И рассказы писал всю жизнь.
Когда мы были в Одессе, появилось предложение писать для американского приложения рассказы на английском языке. Это было для людей, которые любят слушать истории перед сном. И я начал писать для них англоязычные рассказы. Были ограничения — нельзя было писать о сексе, о еде. Но это была довольно интересная деятельность, мне нравилось. Все это предназначалось только для американской аудитории.
Сейчас те рассказы я уже не пишу — теперь пишу другие, по-белорусски (речь идет о книгах — НН). Преподаю. Вел курсы для репрессированных студентов, которые сейчас учатся в Норвегии или Германии. Это было важно, потому что я хотел помочь. Я согласился почти сразу — дело было не в деньгах.
Потом я писал первую книгу. Часть писал на английском языке, потом переводил на белорусский. Это была терапия, наверное.
Есть такой американский писатель Ричард Йейтс, он написал роман «Дорога перемен». Там есть фраза о том, что существовать с беспомощностью можно, но с безнадежностью — почти невозможно.
Когда становишься эмигрантом, особенно в тех обстоятельствах, как мы выезжали, всегда есть какая-то беспомощность, безнадежность. И с беспомощностью действительно ничего не можешь сделать в Варшаве или Одессе. А с безнадежностью можно — и для меня это литература.
Когда я писал английские рассказы, там тоже была Беларусь. Может, это были американские реалии, но я описывал Беларусь. Потом я начал писать первую книгу и понял, что мне приятно перейти на белорусский язык. Вторую книгу я писал уже целиком по-белорусски.
«Ощущение, что тебе чего-то не хватает, а у остальных людей это есть»
НН: Как написание книги помогает надежде?
АП: Это дает возможность написать о Беларуси и о людях, которые там. Конечно, вторая книга о поляках, но первая почти что целиком о Беларуси. Сейчас я закончил третью книгу, там тоже много что завязано на Беларуси. Ты пишешь о тех улицах, воздухе, людях — как будто возвращаешься, поддерживаешь тот край, который был твоей частью почти 35 лет жизни.
Потому что жизнь эмигранта — тяжелая жизнь. В книге есть метафора о католическом паспорте. Как-то я зашел в костел Святого Роха в Белостоке и понял, что чувствую себя немного дискомфортно.
Ощущение, что тебе чего-то не хватает, а у остальных людей это есть. Как будто у тебя нет католического паспорта, которого не существует. Тебе не хватает того, чего нет, — в этом суть эмигрантской жизни, мне кажется.
Когда я писал первую книгу и вторую, я не собирался писать об эмиграции. Но нельзя не писать об эмиграции, если ты эмигрант. По крайней мере сейчас — может, пройдет время и я это сделаю.
НН: Первая книга почти целиком о жизни в Беларуси. Сколько в ней автобиографичного?
АП: Я бы не хотел, чтобы ее называли автобиографичной. Есть некоторые увлечения главного героя, которые мне понятны, есть некоторые разговоры, которые могли произойти. Но даже разговоры — все это отфильтровано, я немного менял.
Например, «Дзед Ісаак» — это первый рассказ. Он немного автобиографичный, потому что действительно мой прадед был в Америке, это был точно тот самый корабль, какие я описываю в книге. У прадеда было 25 долларов в кармане. Он был там, вернулся. Говорил это слово «моней», а не «мани».
Он вернулся в белорусскую деревню, а его брат остался в Коннектикуте. Всегда хотел написать о своем прадеде, потому что его история меня очень поразила в детстве. И это также тема возвращения, которая сейчас для меня самая главная. В новой книге о ней будет много.
«Люди интересуют меня»
НН: Почему захотелось писать по-белорусски?
АП: Интересно, что я начал писать по-белорусски, уже когда выехал. Наверное, это позволяет в метафизическом смысле вернуться назад — через язык.
Касается это не только того, что я начал писать.
Я начал больше читать белорусскую литературу, смотреть белорусские фильмы, слушать белорусскую музыку. Появились мысли: «Почему я преподавал по-русски? Почему я писал по-английски?». Жаль, что это не случилось раньше.
Когда преподаешь, есть какие-то клише, которые остаются в голове. Со студентами встречаешься иногда раз в неделю — и хотелось им как можно быстрее и больше донести, поэтому использовал русский язык. В моем блоге есть несколько рассказов по-русски.
До сих пор по-белорусски мне проще писать, чем разговаривать, но уже это легче. И это приятное чувство.
НН: Чем фотография вам помогает в писательстве?
АП: Мои любимые фотографы — Анри Картье-Брессон и Вивиан Майер. Не знаю, есть ли у меня талант к этому, но я купил старый фотоаппарат и, когда путешествую куда-нибудь, могу делать на него снимки. Это меня интересует. Новая книга — там будет много о фотографии.
Однажды купил или получил в подарок фотоальбом Робера Дуано. Это французский фотограф, который делал черно-белые снимки Парижа и других городов.
Когда у меня нет идей, я просто разворачиваю эту книгу, смотрю на фотографию и пишу. Мои любимые фотографы те, которые рассказывают истории. Мне неинтересны здания, горы, море — я люблю людей на фотографиях.
Люди интересуют меня. Как говорил Джойс, I have never met a bore («Я никогда не встречал скучного человека»). Есть еще фраза, что в Лондоне, если не ошибаюсь, каждое лицо рассказывает историю. И я чувствую это в Варшаве. Поэтому я люблю города.
«Мне нравятся пожилые люди в Варшаве»
НН: Во второй книге вы много описываете именно поляков. Что вы о них поняли?
АП: У нас много общего. Иногда они кажутся даже более закрытыми. Мне нравятся пожилые люди в Варшаве. Есть в них какая-то благородность, изысканность — как они одеваются, как они смотрят. Мне очень нравится, что их жизнь продолжается в 80 лет.
Наверное, я не часто замечал это в Беларуси, потому что этого было очень мало. Есть в них определенный национализм, но мне он кажется естественным, если проанализировать историю этого края.
Очень люблю польское искусство, польское кино, джаз. И это географически близко к нам — поэтому то, что они делают, мне кажется понятным.
НН: Во второй книге вы много сравниваете Осмоловку со Старой Охотой в Варшаве. В чем это сходство?
АП: Архитектура. Здания немного выше здесь, чем в Осмоловке, но тем не менее. И цвет там больше такой желтый, здесь может больше белый. Осмоловка была таким местом теплым, потому что она как-то была в центре и при этом ограничена. Также и здесь. Старая Охота, Фильтры — это такая часть в центре, но при этом очень тихая, спокойная. И приятные люди, спокойствие, которое мне очень нравится. Нам тяжело переехать отсюда (Старой Охоты — НН), мы переезжали уже — и мы сейчас, может, в двух минутах живем от первого места.
НН: Как вы чувствуете себя в Варшаве?
АП: В разное время по-разному. Я очень люблю Варшаву весной, летом. Моя любовь немного проходит в ноябре и декабре, возвращается в марте-апреле. Мне нравится, что Варшава настолько большая, что каждая ее часть — как другой город немного.
Нравится, что поляки ценят историю. Около улицы, где мы сейчас живем, когда-то прятался еврейский пианист Владислав Шпильман — там висит специальная вывеска. Восхищаюсь польскими музеями, потому что в них чувствуется любовь к истории. Это город, который можно открывать снова и снова.
«Искать все возможные пути, чтобы политзаключенные вышли на свободу»
НН: Вы не политик, но, как вам кажется, что нужно делать, чтобы «все это» в Беларуси изменилось?
АП: Не знаю, что здесь можно сделать. Наверное, искать все возможные пути, чтобы эти люди (политзаключенные — НН) вышли на свободу. Хорошо, что сейчас освободили людей. У меня нет никаких рецептов.
Я поддерживаю, думаю и надеюсь, что это все закончится. Когда выйдут люди — это будет только первый этап. Нам нужно будет потом начинать жизнь заново и я не знаю, как это будет выглядеть. Сложно представить, что подобное может происходить в XXI веке
Тем, кому тяжело в эмиграции, нужно найти себя. Попробовать понять, что по крайней мере на некоторое время это твой дом. Нет ничего плохого в воспоминаниях и я хочу пожелать людям, чтобы их воспоминания оставались. Потому что это нас поддерживает. Но понимать, что это другая жизнь, и нужно как-то привыкать к ней.
В Одессе еще у меня было ощущение, что я не имею права говорить что-нибудь про Беларусь, даже сейчас оно есть. Просто не имею морального права давать какие-то советы, говорить, что бывшие политзаключенные делают что-то не то. То, что в моих мыслях всегда эти люди и эта страна, это точно.
«В эмиграции чувствуешь себя в состоянии невесомости»
НН: Вы бы хотели вернуться в Беларусь?
АП: Всегда вспоминаю историю с Набоковым. Он тогда жил в Америке или Франции, я не помню. Они с журналисткой разговаривали о тяжелых временах, Сталине. Она спросила у него: «Вы хотели бы вернуться?». И он говорит: «Первым поездом».
Впервые когда читаешь эту историю, может непонятно быть. А сейчас я понимаю это очень хорошо. Ты можешь критиковать, а потом сказать «первым поездом». Может, не первым, вторым — но у меня всегда есть мысли, что возвращение произойдет. Мне тяжело понять, что я буду чувствовать, когда буду там.
Мне было бы очень неприятно проснуться однажды и понять, что я не хочу вернуться.
НН: Что первое в Минске хотелось бы сделать?
АП: Я иногда думаю, если бы у меня был один день там, что бы я сделал. Наверное, прошелся бы. Приехал бы в Осмоловку, прошелся бы по каким-то улицам, посмотрел бы на «иняз» с новым названием. Погулял бы по Ботаническому саду, зашел бы в кофейню, любимый бар — Sweet & Sour. Встретился бы с людьми, с которыми не могу встретиться сейчас, потому что они лишь изредка приезжают сюда. Знаю точно, что было бы чем заняться.
В эмиграции чувствуешь себя в состоянии невесомости, я пишу про это в одном из рассказов. Ты ходишь по земле, но ощущение, как будто в невесомости. И это тоже про эмиграцию. Чем больше проходит времени, тем более естественным и логичным кажется жизнь здесь.
Объявлен полный список номинантов на премию имени Ежи Гедройца
Лингвистический университет теперь будет называться иначе. Прежнее название Лукашенко посчитал «матерным»
«Стоять на своем, каждый насколько может!» Большое интервью с Натальей Дулиной о гопниках из ГУБОПиКа, Колесниковой и что там у кого в колонии
«Как сын высокопоставленного силовика выбрал белорущину». Вот что «Наша Ніва» писала о книгах из лонг-листа Гедройца
Комментарии