Бирки желтого цвета и обязанность повторять «склонна к экстремизму и другой деструктивной деятельности» при каждой проверке — это только внешние проявления тех испытаний, через которые проходят белорусские борцы за свободу и права своего народа. Гомельская журналистка Лариса Щирякова, которую 31 августа приговорили к трем с половиной годам заключения, — одна из них. Ее земляку Леониду Судаленко также только что пришлось отбыть три года в витебской колонии «Витьба-3» по обвинению в «организации и подготовке массовых беспорядков». Он собрал в один список то, с чем приходится столкнуться каждому политзаключенному.
Всех заключенных в колониях делят на две категории: обычные уголовники и «политические». У первых на одежде — бирки белого цвета, у вторых — желтого.
«С этого и начинается дискриминация, — говорит Леонид Судаленко. — Это правило скрыто в каких-то внутриведомственных инструкциях на уровне МВД, так как в законодательстве такого нет. С этой бирки все начинается: у «белых» — две обязательные проверки на сутки, а у «желтых» — пять и больше. Обычный уголовник будет пить чай перед телевизором, а политический по требованию администрации в любое время должен спуститься на первый этаж, в так называемый локальный участок, и ждать, пока придет контролер. Тот может идти и 20, и 30 минут, чтобы только проверить, на месте ли ты. И каждый должны ему рапортовать: «Я такой и такой, «склонен к экстремизму и другой деструктивной деятельности».
Обычно всех «желтых» или сразу, или в очень скором времени администрация записывает в потенциальные экстремисты, отмечает правозащитник. И в потенциальные нарушители режима, ведь то, что можно не заметить за «белым», за «желтым» будет замечено сразу и станет поводом для взыскания. Не застегнул верхнюю пуговицу, плохо побрился, не так поздоровался — «нарушитель». Любой контролер может написать рапорт, и никому не докажешь, что пуговица была застегнута, ведь на «желтого» можно сказать все.
Или килограмм яблок, или шампунь
«Если ты нарушитель, а политических тотально записывают в нарушители, — это значит, что в магазине ты можешь купить что-нибудь не на шесть базовых величин, а только на две за месяц. И ты не знаешь, что лучше покупать: или шампунь, или крем для бритья, или килограмм яблок, чтобы были хоть какие-то витамины. Получается, что и деньги есть у тебя на счету, но потратить их ты не можешь», — объясняет экс-политзаключенный.
По прибытии в колонию Леониду Судаленко также набросали несколько нарушений. Это давление на заключенного, так как если нарушений три и больше в течение года, то человек автоматически становится «злостным нарушителем».
Леонид Судаленко вспоминает из собственного опыта: «Для «злостного нарушителя» нет свиданий с близкими. Я отсидел так полтора года. Жена приезжала из Гомеля в Витебск, привозила 50 кг продуктовой передачи и оставляла ее на КПП. 500 километров туда на машине, 500 — обратно. Лишали даже коротких свиданий».
Ко всему «злостный нарушитель» — опасный статус: после него уже идет применение уголовной статьи 411 — злостное неповиновение требованиям администрации. За это могут присудить дополнительный срок заключения. «Я до последнего момента волновался, хотя об этом родным и не говорил. Ко мне тоже могли такое применить — как, к примеру, к Змитру Дашкевичу. Просто добавляют год за то, что ты имеешь нарушения. А нарушения ты имеешь потому, что они искусственные, потому, что ты «желтый», — говорит Судаленко.
Выбирай: или ты курил, или ты опоздал
Об условно-досрочном освобождении «политический» тоже может сразу забыть.
По законодательству всем осужденным гарантировано условно-досрочное освобождение. Но не «политическим» — ведь они все «нарушители режима». Администрация искусственно создает условия, чтобы «политический» отбыл весь срок, и Леонид Судаленко неоднократно наблюдал, как это делается: «Ты въезжаешь в колонию, и начальник отряда говорит: «Ну, выбирай: или ты курил в неустановленном месте, или ты опоздал на зарядку». Когда ты говоришь, что не куришь вообще и что на зарядку пришел вовремя, он говорит: «Ну хорошо. Увидим». И во время очередной проверки будь готов, что контролеры найдут, к чему придраться. Проверят, например, твою тумбочку, где можно хранить только один кусок мыла. А у тебя лежит новый кусок и старый омылок, который пожалел выбросить. Все, два куска мыла — нарушение».
В отличие от «желтых», обычным уголовникам намного проще выйти на свободу по УДО, по амнистии. «Белым» могут заменить наказание на более мягкое: заключение в колонии — на «химию» в связи с хорошим поведением и потому, что наказанный «встал на путь исправления». Нередко обычные уголовники получают и поощрения: разрешение на большую сумму «отоварки» в магазине, большее количество звонков домой, свиданий.
«Но это решает начальник отряда, а с «желтыми» он не церемонится», — говорит Судаленко.
Нельзя обсуждать политику
Телефонные разговоры слушают, писем не передают, нарочно создают неудобства.
Когда «политический» звонит домой, разговор обязательно слушает оперативный сотрудник. Он предупреждает, что нельзя обсуждать политику, войну в Украине или ЧВК «Вагнер». Если требование нарушается, он пишет рапорт – и заключенного отправляют в ШИЗО. Обычных уголовников никто не прослушивает, они могут разговаривать о чем угодно.
«Политическим» ограничивают переписку: уже много примеров, как родственники не получают письма из заключения месяцами, а их письма не пропускают в обратном направлении.
«Скажи «спасибо», что от жены отдаем»
«Пока сидел в гомельском СИЗО, мне до двадцати писем в день приходило, даже от незнакомых людей. А как только оказался в «Витьбе-3», сразу якобы все перестали мне писать. Я даже ходил к заместителю начальника колонии за объяснениями. Говорю ему: «В моем приговоре не написано, что ограничено право на переписку». А он: «Скажи «спасибо», что от жены письма отдаем», — рассказал бывший политзаключенный.
Еще один пример дискриминации-то, что «желтым» всегда определяют место на верхнем ярусе шконок. Даже если есть свободное место внизу.
«Эпилепсия есть? Если нет, то и разговора нет»
Это как дополнительное наказание: на кровать на верхнем ярусе не сядешь, можно сидеть только на нижнем, и даже такого мелкого «удобства» политзаключенных лишают.
Лестниц, как в поезде, на верхний ярус нет — по крайней мере, не было в колонии, где отбывал срок Леонид Судаленко.
«Взобраться туда нелегко, надо подпрыгнуть, подтянуться. С этим я тоже обращался к администрации, мол, внизу места есть, а мне 57 лет, я уже не такой молодой, чтобы прыгать, давление поднимается… Начальник отряда говорит: «Иди к начмеду, если по медицинским показателям тебе вредно карабкаться наверх, то переселим». Я пришел, а тот только спросил: «Эпилепсия есть? Если нет, то и разговора нет».
Таблетку – и на работу
Медицинское обслуживание в колонии — отдельная тема для разговора. Правозащитник рассказывает: «До 38 — это за температуру никто не считает. Врач даст таблетку аспирина, и пойдешь работать в холодный цех. Меня трясло, а вместо того, чтобы залезть под одеяло, я был вынужден работать, потому что я политический. Половину срока работал на деревообработке разнорабочим, а затем меня перевели в цех разборки металла. Разбирали провода, чтобы достать оттуда цветные металлы: медь, свинец, алюминий. В первую смену шесть дней в неделю работаешь, в том числе в субботу, во вторую получается пять».
В «Витьбе-3», чтобы не ходить на работу, «белые» часто пользовались возможностью учиться. По правилам, все желающие могут обучаться в филиале местного ПТУ на территории колонии. Там обучают работе с деревом — ложки вырезать, табуреты делать. А главное — учеба проходит в теплом помещении, и целый год можно ходить вместо работы. Но
для «политических» учеба — табу, никому этого не разрешили.
«Дискриминация политических — общепринятая практика в любой колонии, не только в Витебской ИК-3, где я находился. То же самое, к сожалению, будет происходить в женской колонии, куда направят Ларису Щирякову. Не знаю, дойдет ли до нее мое письмо, но я написал.
«Лариса, дорогая, как же хочется тебя обнять по-братски. Видишь, сестра, какая нам выпала судьба, я отбыл максимальный срок, и для тебя власть не придумала лучшего сценария. Все проходит, верь мне, видишь, я сегодня уже на свободе! Главное — сохрани свое здоровье, насколько это будет возможно. Обнимаю!» — цитирует свой пост гомельский правозащитник.
Женская колония № 4 находится в Гомеле на улице Антошкина. Этап для Ларисы Щиряковой будет непродолжительным: ее просто должны перевезти из Гомельского СИЗО, что на улице Книжной.
ИК №4 находится в Железнодорожном районе — точнее, в районе «Гомсельмаша». Из города видно только высокий забор с колючей проволокой под электрическим напряжением. На вышках дежурят охранники с автоматами, вдоль забора ходят патрули с собаками. На территории несколько двухэтажных кирпичных бараков 1970-х годов постройки. Еще медпункт, прачечная, производственные корпуса.
«Ларису ждет практически все то же: будет спать на верхнем ярусе и работать на «швейке» — в колонии большое швейное производство. Будет та же самая дискриминация, а женщинам в колонии еще труднее. Всего раз в неделю на 10-15 минут горячий душ, «баня» так называемая.
У нас было помещение на 30 человек, куда заводили мыться. Из умывальников в камерах течет только холодная вода. Кто-то рискует, моется холодной… Да, у людей есть кипятильники, чтобы сделать кофе или чай. Но розеток всего, например, 5 на 100 человек», — продолжает экс-политзаключенный.
«Мне написали в соцсетях, что якобы Лариса после оглашения приговора крикнула, что апелляции подавать не будет, — говорит Леонид Судаленко. — Она принципиальна, и если на самом деле так решила, то действительно не будет просить пощады у государства».
Судаленко: При мне в колонии умерло три человека, а Втюрин панибратствует с начальником «Витьбы»
«Увиденное ошеломило». Переводчик из Бобруйска — о полутора годах за решеткой, уничтоженных рукописях, свадьбе в неволе и науке выживать
Провожают из колонии по всем традициям: с чаем, пожеланиями и крепким пинком — заключительный фрагмент книги Олега Груздиловича
Сколько в этом году тратили на свадьбы в Беларуси? Собрали реальные цифры тех, кто побывал в ЗАГСе6
Комментарии