На БТ говорили, что он готовил теракт на 3 июля. Гомельский анархист рассказал о задержании со взрывчаткой и своей жизни в колонии
Весной 2017 года по всей стране проходили митинги против «антитунеядского» декрета №3. Именно тогда на БТ неожиданно вышел специальный репортаж, авторы которого предостерегали белорусов от участия в протестах, пугали последствиями Майдана и называли анархистов боевой силой Николая Статкевича. В том же репортаже сообщили, что якобы три года назад силовики задержали анархиста, который ехал на празднование Дня Независимости в Минск с тротилом в рюкзаке.
«Несложно представить, что бы произошло в толпе, если бы взрывчатое вещество было использовано по своему прямому назначению», — сообщили в сюжете.
Оказалось, что в 2014 году 25-летний гомельчанин Сергей Романов действительно был задержан по пути в Минск. У парня нашли порошок, который эксперты признали взрывчатым веществом. Вскоре Романова приговорили к 6 годам колонии.
Но тогда история прошла незаметно. О ситуации с Романовым не писали ни независимые, ни государственные СМИ — до весны 2017, когда о нем неожиданно вспомнило БТ.
Потом снова — тишина.
Отсидев пять лет, Романов вышел на свободу. Он рассказал «Нашей Ниве» об обстоятельствах своего задержания, о пребывании в колонии и о его нынешней жизни.
«Наша Нива»: Ты действительно считаешь себя анархистом? Что ты вкладываешь в это?
Сергей Романов: Да, я считаю себя анархистом и поддерживаю эту идею. Для меня быть анархистом — это в первую очередь бороться за права и свободы, за общественный строй без угнетения и навязывания властью своей кровожадной политики, построенной на обогащении верхов за счет страданий низов. Быть анархистом — значит быть неравнодушным к происходящему вокруг своеволию.
«НН»: Можешь-назвать акции, которые устраивал ты сам или вместе с друзьями?
СР: На эту тему я не хотел бы говорить.
«НН»: Из какой ты семьи?
СР: Мой отец — военный пенсионер. Мать тоже пенсионерка, но продолжает работать в магазине.
«НН»: Бывали с родителями конфликты на почве твоих анархистских взглядов?
СР: Была только критика моих взглядов за их «фантастичность» и «утопизм», вызванная в первую очередь советским менталитетом. Как обычно все и происходит, когда люди разных поколений не могут понять ценностей друг друга.
«НН»: ОК. О тебе писали друзья: «Сергей многие годы подвергался постоянному преследованию со стороны силовых структур за свои политические убеждения и гражданскую позицию». Какие были проблемы? За что?
СР: В 2012 году — мне тогда было 18 лет — домой пришли с обыском. Дело в том, что неизвестные подожгли щит с милицейской пропагандой. А милиция считала, что я мог иметь к этому отношение. В итоге у них не получилось повесить на меня это дело из-за отсутствия доказательств. На этом обыске у меня изъяли 14 грамм бездымного пороха, который находился продолжительное время на моем рабочем столе. Возбудили дело за незаконные действия с оружием. Все время до суда я находился под подпиской о невыезде. Со мной разговаривали сотрудники КГБ и ГУБОПиК, они пытались узнать о каких-то дела, которыми занимались анархисты в Гомеле, об именах каких-то людей: известен ли мне кто-нибудь из них? Пытались то обещаниями, то запугиванием получить нужную им информацию, но, не получив от меня ничего, что хотели, все встречи прекратили.
В 2013 году состоялся суд по тому делу, и я получил за хранение пороха 2 года лишения свободы с отсрочкой на 2 года.
«НН»: Но откуда у тебя был тот порох? И зачем?
СР: Неподалеку от родительской дачи я когда-то нашел десяток старых ржавых, непригодных к использованию по назначению патронов. Я взял их с собой, привез домой, проделал в гильзах отверстия для их дезактивации, немного почистил и поставил себе на полку как предмет старины. А порох — который и порохом я постеснялся бы называть, потому что он был сплошь рыжий от ржавчины и вперемешку со всякой прочей грязью — я высыпал в небольшой баночку и как-то забыл про него. Порох так и стоял у меня на столе среди различных радиодеталей.
Мне сложно было поверить, что экспертиза подтвердила какую бы то ни было его боеспособность. Этот порох пролежал столько лет со времен Второй мировой войны в лесу, находясь абсолютно не в складских условиях, для которых у него уже наверняка истек срок годности. А тут получается, что порох признали боевым спустя более чем полвека его пребывания под солнцем, дождем, снегом!
«НН»: Что ты почувствовал, когда получил на суде 2 года с отсрочкой за тот порох?
СР: Был уверен, что это мне такое приветствие от силовиков за то, что не предоставил им информацию, которой — по их мнению — располагал в достаточном количестве.
***
«НН»: Последующие проблемы начались в 2014 году. Чем ты занимался?
СР: Я на тот момент уже окончил техникум и работал по специальности на заводе самоходных комбайнов, был наладчиком станков.
«НН»: И 3 июля, в День Независимости, тебя задержала милиция и изъяла какие-то пакеты. Что за пакеты? Где ты их взял?
СР: Это начало моего второго уголовного дела. В июле 2014 года перед Днем Независимости у меня были большие выходные, четыре дня.
Я любил выбраться на природу в одиночку. Сначала поехал на рыбалку на Сож, неподалеку от деревни Старые Дятловичи.
По пути домой я заметил на прибрежном пляже костер. Рядом лежали какие-то пакеты с веществами светло-коричневого и белого цвета. Увидев белый порошок, я подумал, что эти вещества могут быть запрещенными. И решил их взять с собой, чтобы отдать в отдел милиции, куда ходил отмечаться к инспектору по своей двухлетней отсрочке. Думал, что это может как-то помочь, чтобы поскорее применили амнистию, и отсрочка закончилась.
Я взял эти пакеты с собой, отправился домой. А на следующий день снова взял их с собой — ведь действительно не знал, что это за вещества и не хотел оставлять их дома, чтобы не подвергать опасности свою бабушку. Я отправился автостопом по трассе в сторону Минска, где у меня был запланирован турпоход с ночевкой в лесу со знакомыми. В Бобруйске работники ГАИ остановили машину, в которой я ехал, и предложили всем пройти в отделение.
Еще когда мы находились там, я задал вопрос одному из гаишников, почему нас остановили. Тот сказал, что ему сообщили по рации остановить конкретный автомобиль и проверить вещи и документы пассажиров. А документов у меня не было.
Водителя отпустили вскоре после проверки документов, а меня — нет.
Повели на обыск.
В отделении я зашел в кабинет, где под включенную камеру и перед понятыми сразу сделал заявление, что при мне есть неизвестные мне предметы, которые я хочу добровольно отдать. Так и было записано в протоколе под подписи сотрудников: что два пакета с веществами были мной добровольно сданы…
Правда, на суде двое из троих понятых и все присутствовавшие при досмотре сотрудники милиции сказали, что я ничего не сдавал добровольно, а предметы были у меня изъяты. А видеозапись, которую вели в кабинете, была якобы утеряна без возможности восстановления.
Но тогда в отделении я дал свои объяснения по факту появления у меня этих пакетов, и меня через какое-то время отпустили домой под подписку о невыезде. В милиции, по моим ощущениям, я провел часов пять, не меньше. Встретиться с друзьями я не успел, выходные пошли не по плану, поэтому вернулся домой.
«НН»: Честно скажу: анархист под условным сроком нашел неизвестный порошок и решил нести его в милицию… Это выглядит максимально неправдоподобно, ты же и сам понимаешь.
СР: Ну как есть, так есть. Мой мотив был как можно скорее избавиться от отсрочки.
Я первоначально подумал, что эти вещества могут быть наркотическими, с чем и ассоциировался у меня в первую очередь порошок белого цвета. В стране как раз шла борьба с наркотиками, и я хотел сыграть себе этим на пользу.
«НН»: Но почему было не вызывать милицию и привести сотрудников к пакетам? Зачем было тащить пакеты домой?
СР: Я был без телефона, когда нашел пакеты.
«НН»: Ну вернулся бы домой, оттуда позвонил бы в милицию.
СР: Так я же говорю, что у меня было четыре выходных дня, которые были распланированы заранее. Я хотел все это сделать на обратном пути с похода, так как все это мероприятие могло бы затянуться на длительное время: пока бумаги составят, пока объяснения возьмут… Я видел в этом длинную бумажную волокиту, которая могла бы помешать уже намеченным планам.
«НН»: Но ты не боялся тащить на тусовку с друзьями два пакета, где, предположительно, были наркотики?
СР: Зачем мне бояться нести их с собой в поход, если цель у меня стояла добровольно отдать их.
«НН»: А какого размера были пакеты?
СР: Небольшие. Сверток с белым порошком был весом не больше 8 грамм, как показала экспертиза, а другой, с коричневым веществом, был примерно 170 грамм.
Кусок мыла в рюкзаке и тот тяжелее, чем эти свертки.
«НН»: И что происходило после того, как ты вернулся домой?
СР: Через несколько дней я решил вопрос с трудоустройством в Минск, на автосервис. Мне предложили работу, лучше и интереснее прежней, с гораздо более высокой зарплатой, поэтому я согласился.
Я собрал все документы и поехал опять автостопом в столицу.
Добрался с несколькими пересадками из Гомеля до выезда из Бобруйска. Там на остановке стоял и ждал транспорт. Туда и приехала машина ГАИ с уже знакомыми лицами в ней, после чего меня отвезли в отделение.
«НН»: Те же милиционеры задержали, которым ранее сдал пакеты?
СР: Да. Сказали сначала, что причина — проверка документов. Меня отвезли в отделение, где показали результаты экспертизы о том, что сданные мной в пакетах вещества являются взрывчатыми. И поместили меня под стражу.
Причем до того, как меня закрыли в ИВС, оперативник пытался узнать, что я собирался подрывать, куда ехал с этими веществами, в общем пытался превратить мой рассказ в какую-то сенсацию.
Закрыли в ИВС, куда первыми ко мне пришли граждане из комитета, с которыми я не стал разговаривать без адвоката. От комитетчиков мне не поступало никаких угроз, были только вопросы из разряда тех, что я слышал от оперативника в отделе.
«НН»: Что было в тех пакетах, по-твоему? Действительно взрывчатое вещество?
СР: Я вообще сложно представляю, как тот белый порошок мог оказаться взрывчаткой. А другое вещество было похоже на какое-то удобрение, или на раскрошенное хозяйственное мыло, или что-то подобное. Судя по тому, что я нашел пакеты у реки, это может быть какая-то подкормка для рыбы.
«НН»: Не жалеешь, что взял пакеты, а не прошел мимо?
СР: После того как закрутилась вся эта история я, естественно, пожалел, что не прошел мимо. Откуда же я знал на тот момент, что можно вот так просто все перевернуть и сшить белыми нитками.
«НН»: Но какой смысл был силовикам фальсифицировать эту историю?
СР: Причин может быть много, например, создать сенсацию, что задержали «террориста». Сенсацию бы пустили в СМИ и продемонстрировали бы свой профессионализм и повысили имидж своей репрессивной структуры в глазах общественности. Или, например, банальное преследование по политическим соображениям. Или, например, для поддержания статистической отчетности по проделанной работе с целью получения премий и роста в звании. Причин может быть много.
«НН»: По какой статье было обвинение?
СР: Часть 3 статьи 295 — совершенные повторно незаконные действия с оружием или взрывчатыми веществами (наказание от 2 до 10 лет.— НН.)
Про терроризм и подготовку теракта велись разговоры со стороны силовиков на этапе следствия, но доказательств не было. Они пытались психологически воздействовать, говоря о моей дальнейшей судьбе как «террориста».
Но я всегда придерживался тех показаний, что давал изначально, когда меня задержали с этими пакетами. Больше мне к ним нечего было добавить.
«НН»: Признал ты вину?
СР: Да, на суде. Это было совместным решением — моим и адвоката. Я знал, что формально нарушил закон, когда взял с собой неизвестные пакеты, хотя и догадывался, что они с запрещенными веществами.
«НН»: Какой приговор ты получил?
СР: Лишение свободы на 6 лет с конфискацией имущества. Последующее обжалование приговора исключило конфискацию, а через год в Верховном суде мне сократили срок на год.
«НН»: Что ты почувствовал, когда судья сказал: «6 лет лишения свободы»?
СР: Я ожидал, что система будет действовать максимально репрессивно. Поэтому я настроился, что это будет минимум 6 лет, они меня мало чем удивили. Расстроен был лишь тем, что родители были в шоке.
***
«НН»: Ты отбывал наказание в колонии №2 Бобруйска. Как это было?
СР: Та «блатная» иерархия, о которой иногда рассказывают, в колонии отсутствовала. Всем руководила милиция и ее холуи, которых основная масса людей там называет «козлами». Их порядки — чистой воды произвол. Что администрация сочтет нужным, то и сделает. И нет коллектива, который смог бы противостоять беспределу в самом лагере.
Большинство бывших «блатных», которые раньше судьбы решали людские, под угрозой различного характера со стороны администрации, стали у милиции верными собачками, стали поддерживать работу лагерной администрации и сотрудничать с ними. Многие из них в результате освободились условно-досрочно или уехали на «химии» и в колонии-поселения.
Из-за моих взглядов проблем у меня не было, иногда только возникали проблемы с милицейскими активистами. Например, они просили перечислить деньги в фонд отряда, я отказывался. За это меня переводили на худшие места.
Вокруг меня постоянно находились сексоты, которые бегали и рассказывали оперу, с кем я общаюсь, что я говорю, что я читаю, кому я пишу, были даже случаи, когда какая-нибудь кумовка на меня таила обиду за то, что я не давал ей щепотку чая, бежала к милиции и придумывала про меня всякие истории, после которых ко мне приходили с обыском личных вещей или вообще отправляли в штрафной изолятор за то, что я «общаюсь не с теми, с кем надо», что звучало из уст милиции.
«НН»: Что за «кумовка»?
СР: Кумовка — это милицейский доносчик. «Кум» — это оперативник, а «кумовка» — это его собачка на побегушках.
«НН»: А почему в женском роде о них говоришь? Они типа «опущенных»?
СР: Формально они не являются опущенными по понятиям, они по жизни своей «гады» и «негодяи». Арестанты не станут с ними пить чай из одной кружки или пожимать руку. Но опущенные тоже были — в каждом отряде.
«НН»: Были ли ситуации, когда тебя пугали перевести в «опущенные»? Или когда при тебе кто-то попадал в эту категорию?
СР: Нет, меня так никогда не пугали. Но ситуации разные бывали. Один человек воровал из тумбочки «опущенного» сигареты, но это заметили. Тогда администрация, чтобы избежать волнений и отказа от принятия пищи со стороны всей зоны, сама причислила его к опущенным. Тот, кажется, и сам не против был.
Но бывало и иначе. Однажды человек случайно поздоровался с «опущенным», не зная его статуса. И проблем не было — человека просто предупредили на будущее.
«НН»: Говорят, в колонии тебе приписали «склонность к побегу»?
СР: Один чересчур ответственный сотрудник оперативного отдела организовал интересный маневр, когда я работал на промзоне. Мне в карман подкинули бумажку с номерами машин, которые заезжают на промзону с товаром. Потом обвинили, что я якобы хотел сбежать на одной из тех машин, и отправили в штрафной изолятор, поставили на профилактический учет как «склонного к побегу».
***
«НН»: Как и когда ты узнал, что тебя упомянули в сюжете по БТ?
СР: Об этом я узнал из какой-то провластной газеты, которую выписывал кто-то из спальной секции. Потом меня вызвали к администрации по этому поводу, задавали вопросы по этому сюжету. На тот момент по всей стране шли протесты против декрета №3 и в связи с активным участием в них анархистов и усилением со стороны МВД борьбы с «экстремистами» меня поставили на профилактический учет, как «склонного к экстремизму и иной деструктивной деятельности».
Это может быть как основная неофициальная причина того, что перед освобождением мне присудили превентивный надзор. Формальным поводом для него по закону было то, что я судимый по «тяжкой» статье и имею непогашенные нарушения правил внутреннего распорядка.
Администрация колонии специально не давала истечь срокам действия нарушений. Если в течение года осужденный не совершает нарушений, то они автоматически погашаются. Был период времени, когда целый год не было ни одного нарушения, после чего я подошел к заместителю начальника колонии с вопросом: будут ли меня переаттестовывать из «злостного нарушителя»? Он мне сказал, мол, если у тебя и не было в последний месяц нарушений, то это лишь недоработка оперативного отдела.
На следующий день дежурный оперативник написал на меня рапорт за то, что я был одет не по форме (сидел у окна без куртки), и меня отправили в штрафной изолятор на 10 суток…
Вернусь еще раз к нарушениям. Во время учебы в местном ПТУ на сварщика, мастер написал насчет меня ходатайство о поощрении. С меня могли снять одно нарушение. Когда я пришел с этим ходатайством к начальнику отряда, тот кинул ходатайство в урну.
Эти два случая показывают, что администрации колонии специально нарабатывали нарушения, чтобы я весь срок считался «злостным нарушителем порядка отбывания наказания».
«НН»: Ты освободился летом 2019 года. Чем занимаешься сейчас?
СР: Я вышел 8 июля 2019 года, отсидев свой срок до конца. Живу с родителями по месту прописки, так как нахожусь под надзором. Недавно только удалось решить вопрос с работой. У отца моего друга есть магазин, я помогаю ему.
«НН»: Ты под превентивным надзором, т.е. нельзя покидать город и менять место жительства, посещать бары и другие места, где продают алкоголь на разлив, покидать место жительства в период с 22.00 до 6.00. Но у тебя уже несколько нарушений.
СР: Первое нарушение я получил 15 сентября, поскольку меня не было дома в 3 часа ночи, когда приехали инспекторы с проверкой. Я признал свою вину и отсидел 5 суток.
Следующий раз 6 декабря я вышел из квартиры после 10 часов вечера, чтобы позвонить в скорую помощь, когда стало плохо и поднялось давление. В подъезде я встретил соседей и пока говорил с ними, на лестнице появился майор милиции с включенной камерой на телефоне, который зафиксировал, что я за несколько метров от квартиры. Позже это было квалифицировано как серьезное нарушение надзора.
После приезда скорой мне диагностировали гипертонический криз, сделали укол, отвезли в больницу, но в госпитализации отказали, поскольку мне стало лучше. За это нарушение я вины не признал и отбыл 14 суток ареста, теперь на это взыскание я подал жалобу.
«НН»: Но зачем было выходить из квартиры, когда стало плохо?
СР: Свежий воздух помогает прийти в себя. Я собирался выйти на улицу для того, чтобы подышать свежим воздухом и вызвать скорую помощь в случае необходимости, что и сделал в итоге. Мне действительно оказали помощь, отвезли в больницу, где дали справку об этом. Но суд не признал этот факт уважительной причиной.
«НН»: Третье нарушение ты получил, когда был в кафе, где продавали алкоголь.
СР: В этот день я встретился со знакомым, начался дождь, и мы решили переждать и попить кофе в ближайшем кафе. Там было много людей и детей, я не заметил, чтобы алкоголь присутствовал в каком-либо виде. Тем более я не употребляю его совсем.
Через 5—10 минут в кафе зашел милиционер из уголовного розыска и четыре сотрудника ОМОН в бронежилетах. У меня попросили документы и спросили, знаю ли я, где нахожусь. Меня забрали в отделение для опроса, но я там отказался что-либо подписывать, потому что считаю действия сотрудников милиции предвзятыми, а «нарушение» незначительным.
Но я опасаюсь, что все-таки в отношении меня могут возбудить новое уголовное дело за несоблюдение требований превентивного надзора и отправить в колонию на год.
А потом снова может быть назначен превентивный надзор и снова появятся очередные фиктивные нарушения… Ничто не мешает властям держать нежелательных им лиц в «замкнутом круге». С надзором невозможно даже уехать из страны. Тем самым создается опасный прецедент репрессивной методики, под которую может попасть каждый.
Комментарии