Виктор Мартинович: Здесь был Герчик, или На каком языке писать прозу
Если спросить в Гугл, что за человек с фамилией Герчик, поисковик первой строкой предлагает официальный сайт Александра Герчика, занимающегося трейдингом и консультациями по биржевой торговле. Я не могу это не процитировать: «Герчик — профессиональный трейдер, один из наиболее успешных и известных дэйтрейдеров в Америке и на постсоветском пространстве».
Затем появляется Герчик Константин Васильевич, советский военный деятель, генерал-полковник армии. И только потом, среди всяких там Даниилов Герчиков и Доба Герчиков, вы встретите нужного нам гения.
Герчик Михаил Наумович. «Русский и белорусский советский писатель и поэт».
Скупая на слова биографическая страница сообщит, что родился он в 1932 г. в Бобруйске, умер в 2008-м в Минске. Между первым и вторым событиями успел окончить среднюю школу, педучилище в Минске и журфак БГУ. Кроме того, ему довелось поучаствовать в республиканском конкурсе сценаристов, занять там второе место, и — чуть не забыл! — написать 9 книг.
Одну из которых, «Солнечный круг», изданную в 1970 году, я перечитал добрую дюжину раз.
Это была моя любимая книжка в детстве. Я на ней рос. Не на Короткевиче — он пришел гораздо позже, не на Быкове, не на Дубовке с Ластовским. На Михаиле Наумовиче Герчике.
Первое издание (1970 года) «Солнечного круга» хранилось в деревне Барбарово (Глусский район, Могилевская область), куда меня засылали на все лето родители. Книжка стояла на комоде, среди «Русских казаков», Гайдара и Виталия Бианки. На обложке «Круга» была торжественная надпись, свидетельствовавшая о том, что получил ее победитель районной олимпиады по математике — скорее всего мой отец.
Книжка была о том, как у подростка умирает мать, отец подсаживается на стакан, но потом они с сыном решают сделать вместе что-то значительное, что им помогло бы свыкнуться с реальностью, как написали бы теперь в дешевой психологической литературе (в романе таких выражений нет).
Отец и сын собирают дворовых ребят и строят плот, на котором плывут по речке, ночуют в лесу, пережидают грозу, участвуют в «Зарнице» и т.д. Несмотря на то, что сюжет повторяет коллизию известного фильма «Верные друзья» (1954 год), книжка задевает за живое — в первую очередь тем, что была написана «как бы для взрослых», без скидки на то, что читать будут подростки, которые что-то могут «не понять». Определенные ее моменты. Например, тот, где плот только-только тронулся, и они медленно дрейфуют по течению, и главному герою, подростку, внезапно и необъяснимо становится грустно, и он замечает слезы на своих щеках, хотя должен же быть счастлив — поход-то состоялся, все хорошо! Но чего-то главного не хватает.
Так вот, определенные моменты из этой книги я знаю наизусть. Она пронизывает всю мою жизнь, эта самая книга Герчика. Бывает, просыпаешься утром в отеле в индийском Леху, отдергиваешь шторы и видишь, что со всех сторон тебя обступили по-рериховски величественные Гималаи, и ты никогда не видел ничего подобного, но чего-то главного не хватает, и в голове начинает звучать Герчик — те самые строки из путешествия на плоту.
Как вы, наверное, уже почувствовали, я считаю Герчика Михаила Наумовича, «русского и белорусского советского писателя и поэта», мощным гением, пронзительным прозаиком, заслуживающим того, чтобы о нем помнили. Но…
Кто-нибудь, кроме меня и Дмитрия Растаева, слышал о Герчике? Кто слышал, кто его читал — поднимите руки! Особенно ценными будут отзывы новой генерации белорусов — родившихся после того, как Герчика уже перестало издавать государство (т.е. после 1982 г.). Из моего окружения о Герчике не слышал никто. Несмотря на то, что его проза доступна на «Флибусте» и других онлайн-библиотеках.
Герчик забывается, не вписан в традиционные схемы сохранения культурной памяти: его прекрасные произведения, написанные по-русски, оказались слишком белорусскими, чтобы войти в сокровищницу русской словесности. Беларусь же сейчас занята — и, главное, будет занята в будущем, я могу это гарантировать, — сохранением белорусскоязычной прозы и прозаиков как более ценных для культуры и идентичности.
И я задумался: кто может вспомнить хотя бы одного значительного белорусского советского русскоязычного литератора? Кто еще был, кроме Герчика? И куда они поделись (только не надо говорить, что никого больше не было — целая секция была в Союзе!)…
Между тем, имена белорусскоязычных прозаиков — на слуху, их на поверхности удерживает сам белорусский язык, на котором тем немногим, которые его знают, нужно что-то читать… А они —Борис Иванович Саченко, Вячеслав Адамчик, наконец, Горецкий, Танк, Крапива, Лёсик — они никуда не денутся, пока у людей — хотя бы у незначительного числа людей — будет такая потребность, читать по-белорусски.
Ведь для сохранения памяти достаточно хотя бы одного читателя. Одного, который передаст свои знания потомкам. Будет ли этот единственный читатель спустя 50 лет у моей, написанной по-русски, «Паранойи»? Сильно сомневаюсь!
Белорусский язык — то, что нас, белорусских писателей, сохраняет, и то, что нам, писателям, следует сохранить, ибо он — это мы.
Мы — граффити, наш язык — стенка.
Произведения Герчика — превосходный каллиграфический burner, оставленный на стенке талантливым тэгером. Но при строительстве развлекательного комплекса «Москва» стенку порушили, она исчезла, остались лишь окруженные новостройкой руины. Если вглядеться, тэг еще витает в воздухе. Но никто, за исключением тех, кто видел граффити, о Герчике уже не помнит.
Читайте также: Михаил Герчик: «Не надеялся выбраться оттуда» — интервью «Нашей Ниве», 2007 год.
Комментарии