Писательница Татьяна Замировская рассказала о новой книге, снах о Лукашенко, стоимости жизни в Нью-Йорке и о том, почему злится на некоторых белорусов

«Наша Ніва» расспросила ее о том, как рождалось новое произведение, о жизни в Нью-Йорке, закрытии «Голоса Америки» (из-за чего она потеряла работу), главном минусе некоторых белорусов, лучших отечественных писателях и группах, снах о Лукашенко и возможности появления книги на белорусском языке в будущем.

Павялічыць

Татьяна Замировская родилась в Борисове, окончила факультет журналистики БГУ и арт-магистратуру Бард-Колледжа. Уже 10 лет живет в Нью-Йорке. Как журналист и музыкальный критик писала для таких изданий и сайтов как «Музыкальная газета», «Jazz-квадрат», Naviny.by, Tut.by, The Village, Kyky, «Радио Рация». В последнее время для «Голоса Америки» (пока медиа не закрылось) редактором соцсетей. Автор книг «Жизнь без шума и боли», «Воробьиная река», «Земля случайных чисел», «Смерти.net», «Эвридика, проверь, выключила ли ты газ». По рассказам Татьяны Замировской в Украине были сняты два короткометражных фильма — «Ограбление» и «Жизнь без шума и боли». Сейчас белорусский режиссер Дарья Жук готовит экранизацию ее рассказа «Именно то, чем кажется». 

«Вербатим — наш белорусский жанр, который начали Светлана Алексиевич и Алесь Адамович»

«Наша Ніва»: Ваша свежая книжка «Свечи апокалипсиса» уже успела стать в одном из интернет-магазинов лидером продаж и войти в кампанию бестселлеров с книгой «Смерти.net». Это сюрприз для вас или были такие ставки?

Татьяна Замировская: Мне очень приятно, что так происходит, потому что «Свечи апокалипсиса» были фактически закончены одновременно с завершением моей работы в бутике свечей — более четырех лет назад. Книга вышла с очень сильным опозданием, и то, что она до сих пор нужна — это классно, конечно.

Но ожидания были, потому что блог о моей работе стал очень популярным сразу. Я его завела, просто чтобы не сойти с ума, пока продавала свечи. Поначалу же я каждый вечер после работы должна была писать отчет моим парижским боссам (их, кстати, звали Жюльен и Оливье, как новогодние блюда). Я писала им, что вот приходили такие люди, вели себя так и так (меня в итоге потому и наняли менеджером, потому что я очень классно истории рассказывала). И сам босс как-то сказал: «Таня, такие классные истории, ты прямо писатель!» А я такая: «Ну, блин, я как бы на самом деле…».

И босс мне посоветовал, что я должна из этих историй сделать книгу, потому что очень смешно. Это же француз! Они любят такие апокалиптические истории о покупателях, которые странно себя ведут, особенно если это американцы. Французам только дай возможность поржать над американцами (кстати, надо книгу на французский язык перевести, буду искать переводчика).

Короче, я сначала записывала наблюдения для своих боссов, потом начала записывать что-то для себя, а потом сделала блог в телеграме, где решила не указывать свое настоящее имя. И как анонимный блог он просто сразу взлетел! Я подумала тогда: «Вот, Татьяна, ты пишешь свои рассказики фантастические, и никому они не нужны. Книжки выходят тиражом в две тысячи, а блог твой уже читает 10 тысяч человек. Вот чем ты должна заниматься!»

У меня была еще мысль, что нас, белорусов, делает популярными вербатим. Когда люди говорят, а ты просто за ними записываешь. Выдумывать какие-то нарративы и сюжетные арки — все фигня. Вербатим — наш белорусский жанр, который начали Светлана Алексиевич и Алесь Адамович. Поэтому когда белорусский автор начинает писать вербатим, он становится популярным, потому что это эгрегор, он висит над каждым из нас.

Павялічыць

«Постсоветские люди часто считают продавцов и обслугу не людьми, а каким-то вторым сортом»

«НН»: Под рецензиями на книгу можно встретить и комментарии «слишком много русского отборного мата», «автор ненавидит людей, ей запрещено с ними работать». Как на такое реагируете?

ТЗ: Меня кто-то спрашивал про отборный русский мат в Hunter College (государственный университет в Нью-Йорке. — НН), и я настолько не знала, что ответить, что сказала: ну, в белорусском языке таких матерных слов нет, а русский язык — это язык агрессии, он очень агрессивный, поэтому когда ты по-русски злишься, то сразу вылетает мат.

Подобных отзывов было не очень много. Но еще о блоге действительно кто-то такое писал — «она не любит людей». Мне, честно говоря, было даже как-то стыдно такое читать. Когда про меня такое кто-то говорит, для меня это «alien logic». То есть если кто-то думает, что «нелюбовь к людям» может вообще существовать, это для меня логика психопата. И мне сразу становится очень страшно. Хочется как-то дистанцироваться от человека, для которого реальна мысль, что такая черта характера может существовать.

Как можно не любить человеческий род? Кто ты тогда сам — сверхчеловек?

Мне нравится, как Кира Муратова однажды об этом сказала. Ей почему-то тоже закидывали, что она не любит людей, хотя это самый человеколюбивый и эмпатичный артист, которого я в жизни видела. Она для меня как раз пример того, как любить и жалеть людей, показывать их достойными любви при всех слабостях. Короче, она ответила как-то: «Что это значит «я не люблю людей?» Как это? Я что, кошка или Бог?» И я решила забрать себе эту классную фразу.

Еще читала, что «я профнепригодна». Ну конечно же, я профнепригодна! Я журналистка, которая пошла работать продавщицей, не училась в техникуме для продавщиц. И что мне теперь, не работать? У нас полный Нью-Йорк таких профнепригодных людей, которые творческие, классные и работают в обслуге. Мне кажется, что такая критика — это отказ писателю в праве быть писателем, если он недостаточно крут, чтобы заработать на собственных книгах. Это такой дикий постсоветский карго-капитализм: если ты такой талантливый, почему ты такой бедный? А если ты бедный, то ты работаешь обслугой, а, значит, заткни рот и ничего не пиши. Мне от этого очень грустно и тошно.

Постсоветские люди часто считают продавцов и обслугу не людьми, а каким-то вторым сортом. Однажды моя уже бывшая подруга мне тоже говорила: «Таня, я знаю, ты ведешь этот блог, потому что ты была такая крутая журналистка, а теперь тебе стыдно, что ты второй сорт и прислуга». И я просто выпала в осадок. Потому что в Нью-Йорке, например, в том и городская магия, что каждый человек, который работает в сервисе, он еще кто-то. И это ощущение человеческого достоинства того, кто вам делает кофе — это то, что отличает нью-йоркцев.

Моя замечательная коллега Ксения Туркова из «Голоса Америки» талантливо варит кофе в белорусской кофейне Sweet Lemon в Вашингтоне. И ей кто-то написал: «Ой, Ксения, вот вы были такой крутой журналисткой, а теперь вы варите кофе». Что? Да, Ксения — крутая журналистка, и еще она делает крутой кофе. Вы можете в Вашингтоне прийти в белорусскую кофейню, и сама Ксения Туркова вам сделает кофе! Всего за пять долларов вы получите такой опыт.

«НН»: Но иногда в «Свечах апокалипсиса» в описании людей действительно наблюдается такой взгляд на покупателей как будто с высоты. Мол, как можно так долго разбираться, какие свечи длиннее, вы что, тупые?

ТЗ: Это такая беспомощность. Я все время вспоминала фразу из «Настройщика» Киры Муратовой, где люди слабые, беспомощные. Ну, они вот такие. И меня одновременно и смущало, и даже как-то умиляло, что мы, люди, так похожи друг на друга в своей этой предсказуемой беспомощности.

Вот, например, как ты расставишь в магазине свечи, так человек и будет перемещаться там. Ты можешь направлять внимание человека, именно так, как ты хочешь. И ты думаешь: «А не такой я уникальный человек».

Когда мне кажется, что я что-то заметила и что-то сказала — это просто опыт, который был сконструирован тем, что меня окружает, а не моей собственной личностью. Это как-то даже принижает ощущение существенности собственного сознания. Ты понимаешь, что ты — биологический вид, такой, как все другие люди.

Конечно, многие посетители действительно раздражали, когда, например, не давали мне выйти в уборную. А было однажды, что двое белых мужиков очень ужасно высказались насчет черных девушек, которые выбирали свечи. Они мне не давали девушек обслужить, а когда я сказала «здесь люди в магазине, мне надо им помочь», они спросили: «Где вы здесь видите людей?» И не то, чтобы я не любила людей, но вот этих мужиков я не люблю. И я им сказала: «Вон из магазина, я не хочу вам ничего продавать».

«НН»: А есть кто-то «number one», кого не любит Татьяна Замировская?

ТЗ: Я в общем не люблю расизм, нацизм, ксенофобию всех видов. Как раз в Нью-Йорке ты приучаешься любить всех, потому что ты часть всех. И когда ты встречаешься с ксенофобией, ты даже не веришь, что она здесь может быть. А она есть, у американцев этого тоже много. Здесь не было бы столько проблем, связанных с бедностью и расизмом, если бы сами американцы иногда не поддерживали довольно бесчеловечные и негуманистические точки зрения.

Павялічыць

«Я живу в Америке, а книга вышла в российском издательстве, и деньги от издания книг в России я и этически, и политически получать не могу и не хочу»

«НН»: Книжка что-то принесет в финансовом плане? О «Смерти.net», хоть это и стало бестселлером, вы говорили, что прожить за такое невозможно.

ТЗ: Я живу в Америке, а книга вышла в российском издательстве Елены Шубиной, и деньги от издания книг в России я и этически, и политически получать не могу и не хочу (даже если бы они были большие). А те небольшие суммы, которые там накапливаются, получаю не я, а хорошие люди, которым они нужны, скажем так. И деньги эти правда небольшие. В России (да и не только), чтобы действительно иметь какой-то заработок за книгу, нужны тиражи от 50 тысяч экземпляров, потому что сам автор получает около доллара за экземпляр. А та же моя «Смерти.net» вышла тиражом где-то 5-6 тысяч, он допечатывался.

Писатели в Штатах больше зарабатывают лекциями, работой в университетах и какими-то, например, заказными статьями, допустим, для New Yorker. Еще на экранизациях зарабатывают. Благодаря моим агентам, за права на экранизацию «Смерти.net» я заработала нормальные деньги, которые мне как раз были очень нужны, потому что тогда в магазине свечей мне не очень много платили.

Есть, кстати, такая хорошая книга, я ее всем рекомендую — The Gift («Дар») Льюиса Хайда. Она о том, что творчество — это подарок, и книжку мы пишем в подарок. У нас есть какой-то дар, и мы им просто делимся с другими людьми. Писать — это не работа. Как только это становится почасовой работой, оно перестает быть творчеством. А вот уже издатель должен книгу продать, он делает из нее товар. И он зарабатывает на товаре и платит писателю за то, что тот дал возможность сделать из его дара товар.

С книгой как с ребенком: когда ты его воспитываешь, ты же не будешь считать, сколько денег было потрачено на каждый год его жизни и сколько тебе вернулось потом.

Павялічыць

«НН»: Но почему вы решили публиковаться именно в российском издательстве со всеми сложностями по выводу денег?

ТЗ: Это был осознанный выбор. Во-первых, я уже довольно давно пообещала эту книгу Елене Шубиной. Я давно с ней работаю, и как издатель она мне очень нравится. Она, правда, классная и очень независимая. Она не сделала ничего, за что ее можно было бы не уважать, особенно после 2022 года. Я очень ценю издателей — и белорусских, и российских, — которые не уехали и которые в ситуации тотального окружающего людоедства сумели остаться собой и сохранили свою этику.

Вторая причина — я хотела свою книгу там, где ее хотят читать. Чтобы она продавалась в Беларуси на всех полках. Чтобы моя мама могла пойти в книжный магазин в Борисове и ее купить. «Эвридику» я издавала в Польше в издательстве «Меня нет», и ее было непросто доставлять в Беларусь и Россию.

«НН»: А сколько вы зарабатывали в бутике свечей, с этого можно было жить? Цена одной свечи оттуда в 200 долларов, конечно, впечатляет.

ТЗ: Жизнь в Нью-Йорке может позволить себе каждый, кто может оплатить хотя бы аренду. Это самая ужасная вещь. А если уже аренда и коммуналка оплачены, то сколько бы ни оставалось потом — 100 долларов или тысяча, ты уже на это проживешь.

В магазине свечей мне сначала платили минималку — 18 долларов за час. А когда я стала менеджером, предложили царские 24 доллара за час. Это тоже мало, но этого хватало, хоть и не на много.

Сейчас я снова ищу работу, и тяжело, конечно, что-то отыскать, учитывая, что более тысячи журналистов «Голоса Америки» остались безработными, в медиа сложно влиться. Но на крайний случай у меня уже есть классный опыт в ритейле, я могу туда вернуться. Там, конечно, до сих пор платят от 18 до 24 долларов за час. И в нынешние времена это настолько мало из-за инфляции, что я не представляю, как на это живут люди. Когда я работала в магазине, еще можно было снять в Нью-Йорке студию за $1600. Сейчас такие стоят минимум $2500 в более-менее нормальном районе.

«Трудно было поверить, что государство может закрывать медиа, в которых я работаю, если это США»

«НН»: Раз уж мы затронули «Голос Америки», вам сообщили об увольнении напрямую в один день?

ТЗ: Да, все произошло в один день: 14 марта об этом объявили, и на следующий день уже никого не пустили в редакцию — здание было фактически закрыто, даже вещи собственные было сложно забрать. На тот момент сама я находилась в арт-резиденции MacDowell, поэтому получилась смягченная версия катастрофы. Резиденция отнеслась к моей ситуации с пониманием: я должна была провести там только две недели, потому что работа редактора соцсетей больше не позволяла. Но тут я была в таком ужасном состоянии, что мне разрешили еще на месяц задержаться.

Переживалось все очень тяжело. Трудно было поверить, что государство может закрывать медиа, в которых я работаю, если это США. В Беларуси это как-то привычно было.

Я вот шучу (но это не шутка), что у меня такое призрачное портфолио: каждое медиа, в котором сохранились бы мои самые классные статьи, сегодня просто не существует. Моих статей не существует. Невозможно найти мои тексты в «Белгазете», на Naviny.by, Tut.by, The Village, на Kyky. При этом в Беларуси мне никогда не было страшно. А вот то, что это еще и с Америкой происходит, это страшно. Нас обозвали «радикальными леваками», которыми мы никогда не являлись…

А мне говорили: «Таня, почему ты так переживаешь? Мы все теряли работу. Это нормально». Но мне обидно за саму ситуацию, что медиа убивают. То, что в Беларуси столько уничтоженных архивов, как в случае с Tut.by, — это катастрофа. Исторического масштаба катастрофа, во время которой уничтожаются свидетельства о том, чем жила Беларусь в эти времена. То же самое с «Голосом Америки». Это историческое медиа, ему 82 года. Его даже КГБ не смогли заглушить, а тут вдруг сама Америка просто убила. Я это воспринимаю как убийство живого существа. Медиа живые все же.

Я считаю, что Америке очень нужно было такое медиа, чтобы транслировать свою американскую историю для других стран на разных языках. «Голос Америки» по закону имел право на редакционную независимость, государство не могло вмешиваться в политику медиа. Возможно, поэтому его в итоге закрыли. Проще было закрыть, чем реформировать.

Некоторые бывшие сотрудники сейчас по собственной инициативе сделали сайт Save VOA и активно им занимаются. 

Павялічыць

«НН»: Писателям Светлане Алексиевич или Саше Филипенко иногда прилетает за то, что они не пишут по-белорусски. Вам самой хочется одолеть какую-то крупную литературную форму именно на белорусском языке?

ТЗ: Хотелось бы очень. Я думаю, что мне так не прилетает, как тому же Филипенко, потому что я все же не жила в России. И как журналист я прежде всего обслуживала белорусскоязычную культуру и работала довольно много по-белорусски (на той же «Радыё Рацыя» лет семь делала всякие подкастики и что-то писала).

Но литература у меня писалась только по-русски, потому что все же это мой первый язык. По-английски я тоже не то чтобы пишу (эссе и журналистику еще могу и по-английски, и по-белорусски).

В последнее время, кстати, я пишу как раз белорусские рассказы для нью-йоркского альманаха «Беларус». Там каждый раз просят: «Татьяна, дай рассказ». И я написала для них парочку по-белорусски. По одному из них «Менавіта тое, чым падаецца» режиссер Даша Жук будет снимать кино (оно, кстати, билингвальное, потому что там два героя — у одного более белорусскоязычный мир, а у другого русскоязычный).

«Менавіта тое, чым падаецца» — игровой проект в жанре антиутопической научно-фантастической драмы по одноименному рассказу Татьяны Замировской. Будущий фильм Дарьи Жук расскажет историю молодой пары, которая эмигрирует из Беларуси в США. Но власти возвращают молодоженов на родину с использованием технологии телепорта.

Павялічыць

«НН»: В июне Дарья Жук рассказывала, что финансирование на фильм было уже частично собрано. Есть ли уже ясность когда начнутся съемки?

ТЗ: Кинопроизводство — очень медленный процесс. По Дашиным словам, практически все уже пособирали, немножечко осталось. Надеемся, что если не в конце этого года, то в начале следующего начнутся съемки.

«Я считаю, что белорусы — это такая очень оседлая нация»

«НН»: Недавно вы сказали, что наконец осознали себя нью-йоркером. Что это значит? Кто такой нью-йоркер и чем он особенный?

ТЗ: Я это поняла только этим летом, когда давала интервью Халезину для его YouTube-шоу. Мы пошли в Elizabeth Street Garden, я смотрела на этот садик и вдруг поняла, что я нью-йоркер, что я уже эмигрировала. Это было такое полное отождествление себя с местными: мне этот город болит, мне болят его места, которые хотят уничтожить, и у меня есть ощущение этого «мы». Мы, нью-йоркеры, и мы хотим, чтобы было так, а вот так мы не хотим. Появилось это ощущение принадлежности к своим. Кстати, работа в свечном бутике мне очень помогла в том числе стать частью города.

Для меня быть нью-йоркером — это иметь ощущение того, кто мы. То есть я через здешность все равно определяю нью-йоркерство, поэтому, наверное, я белорусский нью-йоркер.

«НН»: А в чем еще особенность белорусского нью-йоркера?

ТЗ: Мне кажется, белорусские нью-йоркеры, как и все нью-йоркеры, очень разные. И по политическим позициям, и по этическим. Но я их всех люблю, даже тех, с кем не совпадаю в каких-то моментах, потому что все же это белорусы. И только с белорусами можно разговаривать о таких вещах, которые не надо объяснять.

Я когда была экзит-полльщиком на независимых наблюдениях за выборами 2020 года в белорусском консулате в Нью-Йорке, там же стояла очередь в полторы тысячи человек. И такие были замечательные люди, сердце радовалось! Я там столько новых друзей нашла в этой очереди, мы до сих пор дружим. Все мы разные, но есть такое эйфорическое ощущение нашей одинаковости.

«НН»: Стало ли в США ощутимо больше белорусов с 2020 года?

ТЗ: Русских точно стало много. Эмиграционный адвокат, который мне помогал с разными бумажками, однажды мне сказал: вот раньше вас, белорусов, было много, а после 2020-го как-то перестали вы приезжать. Был ковид, сложно было делать визы, в том числе эмиграционные, возможно, поэтому. Я тогда задумалась: мне казалось, что действительно много белорусов приехало, а вот по мнению эмиграционного адвоката — не очень. Все же большинство едет поближе, в Европу.

В начале 20-го века сюда очень много белорусов съезжало. Как-то к нам с концертами приехала Света Бень и сказала: «Мне надо найти двоюродного дедушку на острове Эллис». Мы поискали, погуглили по архивам, оказалось, что правда — был там какой-то Александр Бень. Но все же это такие отдельные, очень отважные люди. И о них остались свидетельства, паспорта, документы в музее миграции. В общем я считаю, что белорусы — это такая очень оседлая нация, они не то, чтобы стремились сами по себе эмигрировать. Только вынужденно приходилось, как после 2020-го.

Когда я и мои друзья начали делать 23andMe, Ancestry и другие генетические тесты, оказалось, что у всех нас очень гомогенные этнические составляющие, потому что все наши предки сидели буквально в одной деревушке, ходили друг к другу в гости и брали в жены девушек из соседнего села.

Я вот узнала, что писатель Кирилл Дубовский — какой-то там мой очень дальний племянник. А потом выяснила, что Рома Свечников тоже мне родня. И даже художница Леся Пчелка, которая родом из Борисова, как и я, она какая-то моя дальняя сестра.

Павялічыць

«Столько мы переживали за то, чтобы какая-то наша группа стала всемирно известной, что Боженька сжалился над нами»

«НН»: Кто для вас сегодня топ-три писателя из современников?

ТЗ: Я назову топ-три белорусских поэтессы, потому что о топ-трех белорусских писателях-мужчинах и так все скажут, что это Мартинович, Бахаревич и Филипенко. И без меня все знают, что они крутые.

А мои три любимые белорусские поэтессы — это Вальжина Морт, Таня Скарынкина и Лина Казакова, о которой мало кто знает. Она в фейсбук выкладывает свои стихи, и они мне так нравятся, что я впервые в жизни на основании стихотворения написала рассказ страниц на 15 и сейчас работаю над его белорусскоязычной версией.

Лина в своих стихотворениях пишет о том, как функционирует человеческая память, о том, как невозможно дотянуться до нашего Минска, которого уже нет. Это просто до слез классно. Хотелось бы, чтобы у нее была книга и чтобы о ее стихах знали.

«НН»: А как насчет топа групп?

ТЗ: »Молчат дома» надо назвать, я горжусь ими очень. Еще мне нравится Анастасия Рыдлевская. Я сначала была подписана на нее как на художницу, и тут вдруг вижу, какой она альбом записывает, какая у нее крутая музыка — ну просто белорусская Bjork и Kate Bush, даже лучше. Очень хочется, чтобы у нее сложилась очень яркая судьба и чтобы она зарабатывала творчеством.

Плюс только недавно я услышала классную группу Rap&Vogue. Очень хорошая, очень они меня развеселили, смешные и талантливые. Это тотально мой жанр.

«НН»: В чем прикол, что именно пост-панк группы из Беларуси так выстреливают в мире? Не только «Молчат дома», а та же белорусскоязычная «Нюрнберг».

ТЗ: Еще Super Besse и Dlina Volny.

Мне кажется, этот вопрос больше к Саше Чернухо. Надо, чтобы он сделал целый выпуск своего «Министерства сепультуры» на ютубе на тему, почему все же пост-панк. А я уже, к счастью, писатель, а не музыкальный журналист.

Поэтому просто считаю, что наша горемычная белорусская страна так много страдала, столько мы переживали за то, чтобы какая-то наша группа стала всемирно известной, что Боженька сжалился над нами и сказал: «С этого момента все в стилистике «тлен 90-х» будет делаться популярным, если оно будет из Беларуси. Держите подарок».

Вот так и получается с тех пор.

«Мне довольно давно не пишется, потому что мне страшно. Мне пишется, когда мне тревожно»

«НН»: Критика в сторону Сергея Михалка не утихает, теперь от него требуют не только политических заявлений, но и больше огонька в глазах на выступлениях, обсуждают его внешность. Вы продолжаете быть его адвокатом, как раньше?

ТЗ: Я уже говорила, что от Михалка стоит отцепиться. Он уже сделал все, что мог, для белорусской культуры. Каждый человек имеет право на депрессию, на то, чтобы лежать и ничего не делать и не иметь никакой мощи продолжать быть тем, кем был раньше. И все мы, особенно эмигранты, в таких ситуациях бывали. Люди в общем слабые.

Кажется, единственное, за что я могу немножечко злиться на белорусов, это то, что для некоторых из нас общий травматический опыт является не основанием для эмпатии, а иногда основанием для большего цинизма. Для определенных белорусов почему-то пережить дерьмо — это повод потом говорить: «Ой, да бл*ть, у меня это уже 10 раз было. Ой, боже, депрессия? Я уже прошла через депрессию. Ой, закрыли твое медиа? Мое медиа 10 раз закрывали». Этого я не понимаю. Нам стоит свой травматический опыт переплавлять не в цинизм, а научиться любви и эмпатии.

В отношении Михалка белорусам как раз надо вспомнить: «А у вас самих не было таких ситуаций? Вы такими не были?» Я не верю, что вы такими не были. Если вы выбрались, то почему это не повод почувствовать желание поддержать человека? А не дистанцироваться на основании того, что он недостаточно молодец.

Думаю, многие из нас тоже без огоньков в глазах, без былой бодрости. Мне самой довольно давно не пишется, потому что мне страшно, а когда мне страшно, то мне не пишется. Мне пишется, когда мне тревожно. Я думаю, поскольку каждый из нас проходил через всякое, от Михалка надо отцепиться. Концерты, я считаю, у него не столько ради денег, а чтобы вспомнить себя прошлого и как-то с ним заново соединиться.

Павялічыць

«НН»: Беларусь, где сегодня не может выступить Макс Корж, Nizkiz и другие популярные творцы, а лидера группы «Палац» Олега Хоменко задерживают, хотя на дворе 2025 год, какие будет иметь последствия дальше?

ТЗ: Я это все переживаю как катастрофу и не могу это анализировать, потому что у меня аналитический ум не включается, когда мне больно. Никто не в безопасности до сих пор, даже те мои друзья, которые думали, что они в безопасности, потому что за ними не пришли за пять лет. Нет, все равно приходят.

И насчет Олега Хоменко была страшная новость. Но я не из тех, кто будет говорить: «Почему не уехал, сам виноват». Это его страна, он имеет право жить на своей земле.

«НН»: Снятся ли вам еще сны о Лукашенко? Если да, о чем был последний сон?

ТЗ: Мне снилось недавно, после 20 января, что я встречаю Лукашенко и так шутливо, с улыбочкой, ему говорю: слушайте, вот я о вас так плохо думала, что вы вот такой и такой, а теперь так, знаете, посмотришь на каких-то других других лидеров, новости почитаешь — так слушайте, вы по сравнению с некоторыми еще нормальный! Даже не такой уж и жуткий, вообще даже ничего такой, ха-ха! Представляете? И он такой на меня смотрит и холодно спрашивает: по сравнению с кем? Ну, скажи! С кем? И у меня такой ужас — что мою шутку не подхватили, и причем кто не подхватил — Лукашенко не подхватил! Мне стало так страшно, что я проснулась.

«НН»: Чего еще ждать от Татьяны Замировской как писателя в ближайшее время?

ТЗ: Пока у меня такой творческий кризис, поэтому надо издать то, что я написала за последние пять лет. А я написала только одну книгу, на самом деле. Потому что «Свечи апокалипсиса» я закончила в 2021 году, «Смерти.net» вообще в 2019-м написала, а «Эвридика» была составлена из эссе, написанных в течение десяти лет в эмиграции. Из нового там было только большое эссе о войне, написанное в 2022 году.

А из «creative writing fiction» я написала за пять лет только сборник рассказов. И они все очень болезненные. И там есть и о Беларуси, и о беженстве, и об эмиграции, и о квантовой телепортации, и о репрессиях. И вот я хочу, чтобы эта книга наконец вышла, это будет такой мой отчет: все, я отстрелялась, я рассказала об этих пяти годах, и тогда я буду писать что-то новое.

Пока хочу в конце года этот сборник издать, чтобы люди пока выдохнули, прочитав «Свечи», а потом уже будет сложное. А если наберется у меня сборничек белорусскоязычных рассказов — я белорусскоязычным нашим издателям его предложу.

• 17
• 8
• 1
• 11
• 0
• 1
• 0
• 0