«Некоторым людям стоит снять розовые очки». Леончик — о Мельниковой, утечке в «Байхелп», белых пальто и деньгах на 1300 политзаключенных

«Получить полмиллиона на помощь политзаключенным с небольшими рисками или не получить ничего и остаться в белом пальто?» — такой вопрос руководитель фонда «Байхелп» Алексей Леончик задал однажды в фейсбуке. В интервью «Нашай Ніве» он объясняет, как решает эту дилемму сам. А также отвечает, что за инцидент был в «Байхелп», в чем они разошлись с Ольгой Зазулинской и Андреем Стрижаком, хватит ли денег на помощь 1300 политзаключенным и какую стратегию для демократических сил считает правильной. 

Алексей Леончик. Фото: LookByMedia

«Лично с Мельниковой разговаривал один раз»

«Наша Ніва»: Вы недавно говорили о поисках Анжелики Мельниковой. Почему вы вообще так активно включились в это? Она вам должна денег?

Алексей Леончик: Нет, Мельникова мне лично ничего не должна. У меня было два интереса. Первый — интересная же загадка. Я люблю загадки. А второй — это, на самом деле, просто оценка опасности. Если Мельникова исчезла не просто так, а ее «исчезли». Мы же не знаем до сих пор обстоятельств. И пока ее не нашли, я выводов никаких не делаю, даже несмотря на то, что «Инсайдер» написал, что у нее были определенные связи с силовиками. Я не знаю, о каких связях речь идет, не принуждали ли ее.

Мне было интересно посмотреть, а не изменился ли градус опасности для активистов демократического движения за границей. Режим со временем меняет правила игры, расширяет репрессии. В том же СССР, когда диссидентов вытолкнули из страны, за ними следили. Они выпадали из окна. Их вербовали. Не вижу причин, почему кагэбисты не могут этого делать в отношении белорусской диаспоры сейчас.

«НН»: Имела ли Мельникова какое-то отношение к «Байхелп» или, может, пыталась узнать информацию?

АЛ: Один раз, когда я лично с Мельниковой разговаривал, был на конференции Новой Беларуси в 2024-м. И пару раз я ее видел на белорусских сборищах в Варшаве. Кроме этого, у нас не было никакой коммуникации. Повлиять на нашу систему принятия решений она не могла. В принципе, это достаточно сложно, не только для Мельниковой, потому что процесс не зацикливается на мне — решения принимаются командой.

Никогда не было попытки передать деньги или получить доступ к какой-то информации, которую мы держим.

«Это называется «белое пальто»: давайте мы не будем помогать, потому что это увеличит риски»

«НН»: Вы в соцсетях как-то задавали вопрос: помочь сотням людей и при этом иметь небольшой риск — или остаться в белом пальто. Как бы вы сами ответили на этот вопрос?

АЛ: Я уже на него ответил много раз: помочь сотням людей, получить небольшой риск.

Мы знаем, что помощь криминализирована в Беларуси. И при этом усиливались репрессии, увеличивались штрафы. Появились большие коллективные иски, как с «Минсктрансом». Я смотрел нашу базу — до октября 2020 года средний размер выплаты был где-то 150 евро на одного человека. Сейчас средняя стоимость кейса, с которым мы имеем дело, это условно 1500 евро. Людей фактически загоняли в банкротство, ставили в невозможные условия. Если человеку дают вместе с тюрьмой большой штраф, то это способ воздействия на политзаключенного.

Так вот эти люди приходят к нам и говорят: «Помогите».

И что я им скажу? «Вы знаете, наша помощь вас подставит, и мы вам не поможем»? Это то, что называется «белое пальто»: «Давайте не будем помогать, потому что это увеличит риски». Но я всегда был сторонником другого подхода.

Если люди к нам приходят и просят о помощи, то мы даем им возможность оценить опасность. Это их дело — принять окончательное решение. Они знают риски. Мы говорим, что мы делаем с нашей стороны определенный due diligence (надлежащая осмотрительность, комплексная оценка. — НН), у нас есть протоколы верификации, которые адаптировались по мере изменений обстоятельств внутри Беларуси. У нас есть протокол передачи и раздачи денег, чтобы замылить глаза, чтобы не отследили канал.

Но те, кто работает с большим количеством данных, должны понимать, что вопрос не в том, будет ли утечка, вопрос в том, что делать, когда будет утечка, как минимизировать последствия. И поэтому если вдруг вас будут дергать и расспрашивать, получили ли вы помощь, то вы должны делать то и это.

Мы запрашиваем тогда у людей: «С учетом всех обстоятельств, вы все еще хотите получить деньги от нас?» И вы знаете, я и мои коллеги почти ни разу не услышали: «А нет, мы думали, что это легко, до свидания». Нет, те, кто к нам приходит, находятся в таких обстоятельствах, что этот риск для них является минимальным по отношению к тому, через что им приходится пройти.

На конференции «Новая Беларусь», 2024 год. Фото: «Наша Ніва»

«НН»: Какие риски вы считаете допустимыми?

АЛ: Единственный недопустимый риск — это сильное подозрение, что человек сотрудничает и эта заявка может быть сделана под давлением силовиков. Мы можем проверять информацию, расспрашивать о человеке других, например, действительно ли вышел этот человек из колонии или нам шлют дипфейки. Благодаря кросс-верификации мы, в принципе, до какой-то степени можем предсказать, насколько поведение человека естественно. Часто бывает, что спокойный человек начинает истерически писать либо тот, кто часто матерился, начинает писать очень вежливо. Я думаю, что мы с командой отсеяли абсолютное большинство кейсов, которые были фейковыми или были сделаны под давлением.

Но что касается всего остального, оказывать помощь или нет, решение после оценки всех рисков должен принимать сам человек. Конечно же, мои оппоненты могут мне сказать: «Так эти люди в страхе, они под прессингом. Они не могут мыслить трезво». Возникает вопрос: а не делаем ли мы из наших подопечных детей?

Мы никогда не скрывали, какие последствия могут быть. К нам приходят, когда уже совсем полная жопа.

«НН»: Вы упомянули кейсы, когда людей пытались заслать к вам под давлением силовиков. А сколько их было?

АЛ: Это десятки. Не катастрофически много, но уровень угрозы достаточно сильный. Силовики пытаются отследить фонды солидарности и то, как мы доставляем помощь. И, конечно же, они используют в том числе фейковые заявления.

«Это не был вопрос взлома нашей базы. Это был человеческий фактор»

«НН»: Из недавнего отчета Норвежского Хельсинкского комитета стало известно, что летом 2024 года в «Байхелп» случилась проблема с безопасностью. Задержали одного из волонтеров, у которого была чувствительная информация. Почему такая ошибка произошла?

АЛ: Это не был вопрос взлома нашей базы.

Это был человеческий фактор, который, к сожалению, мы не можем полностью предотвратить. Если ты даешь кому-то информацию в руки, с разными целями — оценить кейс, оплатить кейс, — эта информация теоретически может где-то сохраниться. Есть, конечно, протоколы поведения: не скачивать информацию из баз, не хранить и так далее. И по большей части у нас это работает. Но человеческий фактор есть человеческий фактор, люди могут забыть, что у них на телефоне что-то есть. Поэтому случилось как случилось.

Единственное что, как вы видите, против получателей нашей помощи уголовного дела не было. Это тоже благодаря протоколам. Для нас основным критерием все же является, сколько людей фактически попало в тюрьму за получение нашей помощи. Были обыски, были административные дела, но уголовных — ноль.

Но думать, что ты можешь полностью предсказать опасность и избежать ее — это глупость. Наша задача — минимизировать риски. Мы находимся в состоянии гибридной войны. У меня такое ощущение, что очень много людей, которые выехали, забыли, с чем мы имеем дело внутри страны. Некоторым людям стоит снять розовые очки.

«НН»: На получателей помощи уголовок нет, но осудили трех человек, которых обвинили в том, что они были курьерами «Байхелп». За это должна нести организация ответственность?

АЛ: По этим людям я не могу комментировать.

Но если гипотетически говорить, несет ли организация ответственность за задержанных сотрудников — да, безусловно, несет, потому что эти люди доверились нам, они пошли к нам работать. Смотрите, я же не говорю, что мы не несем ответственность за получателей помощи. Мы несем — мы обеспечиваем максимальную безопасность, до той степени, до которой это возможно, и даем инструменты, как выбраться из опасности, если такая появится.

Мы несем ответственность, но не можем говорить, что никто не сядет. Потому что, еще раз говорю, идет война, против нас работает полноценный аппарат репрессий, который хорошо оплачивается. И против него с нашей стороны находится несколько организаций, которые должны были всему экспрессно научиться за несколько лет.

Мы стараемся вывозить наших активистов из опасности, как только такая возникает. И как только случаются провалы в безопасности, мы проводим работу над ошибками. Естественно, я как руководитель фонда несу ответственность за все, что происходит. Когда к нам приходят работать люди внутри Беларуси, мы всегда объясняем им даже в куда более жестких терминах, что может произойти. Мы не говорим, что это будет полет на розовых слонах — мы говорим, что это может быть 10 лет колонии, в зависимости от того, что вам пришьют, нафига вам это приключение на вашу жопу. Вот реально, я разговариваю в таком вот русле.

«НН»: В отчете упоминалось, что после этой проблемы с безопасностью не были предупреждены ни волонтеры, которые с вами работали, ни получатели помощи. Почему?

АЛ: Это ложь. Этот отчет опирался на заявления нескольких человек из организаций, которые сотрудничали по касательной с «Байхелп». Люди, которые фигурировали в статье «Еврорадио» как волонтеры «Байхелп», не были нашими волонтерами и близко. Это внешние оценки. Это первое.

Второе — нигде не было прописано, что мы обязаны предупреждать всех вокруг, если у нас случается определенный инцидент.

Волонтеры в нашей организации и сотрудники были предупреждены в тот самый момент, как об этом стало известно. Партнерские организации мы не информируем, пока мы не поймем, что есть большое пересечение, чтобы затронуло их.

Но поскольку их целевая аудитория — это наша целевая аудитория, мы самая большая организация, которая оказывает эту помощь внутри страны, то мы предупреждаем наших волонтеров, включаем определенный протокол, что нужно говорить пострадавшим в случае, если происходит какая-то утечка.

Более того, нас, например, никто не предупреждает о каких-то проблемах с безопасностью в других организациях в секторе.

То есть наша первая задача — обезопасить подопечных, вторая — обезопасить наших волонтеров. Это было сделано. И еще один момент — мы все же предупредили наших двух партнеров, когда стало известно, что это действительно арест и какие последствия он несет. Если они утверждают иначе, у меня даже переписка есть.

«НН»: Анализируя эти годы деятельности «Байхелп», видите ли вы ошибки? Что изменили?

АЛ: Мы начинали работать, загоняя деньги в Беларусь на белорусские счета, когда это не было криминализировано. Потом мы перешли на другие формы оплаты. Не буду здесь называть, потому что это вызовет шторм. Но я считаю, что пока это не через наркоту, цель оправдывает средства. Мы адаптировались каждый раз.

Мы изменили также протоколы верификации, начинали с очень простого, а закончили расширенным после того, как разоблачили две попытки выманить у нас деньги на сумму около 200 тысяч евро со стороны в том числе подопечных. Сейчас это мануал на две страницы, 28 пунктов. С ИИ это стало еще более сложно, нам начали присылать искусственно сгенерированные видео, где якобы сам человек разговаривает.

Что бы я менял? Честно говоря, не менял бы ничего из того, что и как мы делали. Мы делали быстро, с проверкой. В один день в 2020 году мы доставили помощи аж почти на 100 тысяч долларов. Это рекорд. Мы всегда ставили на оперативность, но, конечно, не ценой безопасности.

Если бы мне задали вопрос, оформили бы вы «Байхелп» в более классическую организацию, где 30-40% идет на администрирование, а остальное на помощь, и решения принимаются очень долго, чтобы не допустить ни одной ошибки, я сказал бы: «Нет, я бы не сделал».

Потому что то, что происходит в негосударственном секторе, — когда до 40-50% с гранта может пойти просто на контроль этого гранта и только половина на целевую помощь, — я считаю издевательством над здравым смыслом.

Конечно, зная сейчас, на что люди готовы идти, чтобы выманить деньги, зная, какими уловками пользуются силовики, чтобы заставить нас выдать нашу информацию и наши каналы доставки, я, конечно, учился бы не на ошибках, а заранее это все заложил. Но мы не могли в 2020 году предсказать, в каком направлении пойдет эта ситуация.

«Чтобы вылечить одного политзаключенного от А до Я, надо закладывать тысяч 10 евро»

«НН»: Во время звонка Трампа с Лукашенко упоминалось число 1300 политзаключенных. И после Ольга Зазулинская говорила, что если так случится, что их всех в один момент выпустят, то помощи может не хватить на всех. Вы согласны с этой оценкой?

АЛ: Да, того количества помощи, которую имеем, хватит только на малую часть этих людей. Давайте я объясню. Наша система создавалась под определенный поток выхода политзаключенных. Мы знали, у скольких людей заканчиваются сроки, и делали под это планирование. Мы знали, сколько людей должны выехать из Беларуси за это время. Под это мы открывали шелтеры.

На презентации Международного гуманитарного фонда, 19 сентября 2024 года. Фото: «Радио Свобода»

И то нам не хватало средств. Например, через программу медицинской реабилитации бывших политзаключенных, которая существует с 2023 года, прошло более 400 человек. Мы закладывали определенную сумму на человека, прикидывая из головы, сколько это может стоить. Честно говоря, когда мы делали эту оценку, я ошибся. Я не думал, что люди будут выходить в настолько плохом состоянии. В тюрьме сыпется все: зубы, зрение, желудок. У тебя может в тюрьме случиться инсульт, сердечный приступ. Когда эти люди выходят, они переезжают в Польшу и в Литву.

В Польше проще — даже если человек ожидает признания статуса беженца, он имеет кривой-косой, но доступ к NFZ, и мы стараемся организовать что можно через государственное страхование на всех ступенях его нахождения. Если не можем, то берем расходы на себя. В Литве мы должны брать на себя большую часть расходов, так как в ожидании статуса человек доступа к «Содре» не имеет. А если получит статус и не работает — то в обеих странах не может пользоваться госмедициной.

Если говорить, сколько нужно нам денег, чтобы отлечить одного политзаключенного от А до Я, я бы считал, что надо закладывать тысяч 10 евро. Поэтому 1300 политзаключенных, по 10 тысяч на каждого — это 13 миллионов.

И это чисто медицинские затраты. А есть же куча немедицинских затрат. В идеале нам нужна служба социальной и психологической помощи, чтобы помогать людям интегрироваться. Люди выходят с травмой, сравнимой с военной. Очень многие из них не знают никакого языка. Они после тюрьмы в шоке. Двух месяцев жизни в шелтерах часто не хватает. Если мы говорим о полноценной помощи, то это будет стоить куда больше денег.

Но ладно, допустим, средства есть. А кто будет расселять политзаключенных? Нет такого количества волонтеров. Представим, что один человек может взять на сопровождение, например, 13 человек (это очень много, но возьмем для равенства). Это 100 человек надо найти. А откуда? У нас сейчас нет такого предложения волонтеров, как было в 2020 году, потому что ситуация зашла в глубокую заморозку.

В чем разошлись с Зазулинской и Стрижаком?

«НН»: Говорят, что Ольгу Зазулинскую на должность министра в Кабинет предлагали вы со Стрижаком, рассчитывая, что будет довольно просто с ней работать, но после пути разошлись.

АЛ: Это была позиция службы скорой гуманитарной помощи, что предложить Зазулинскую на эту должность в Кабинет будет полезно в целом для сектора. У Ольги есть определенный опыт работы в гуманитарном секторе, и мы тогда посчитали, что это человек на своем месте. «Байхелп» никогда не получал никакой денежной помощи от Кабинета или помощи с подачей на гранты. Представитель одной из организаций службы гуманитарной помощи в Кабинете нам просто упрощал коммуникацию на тему «кому, где, что и как помогать».

У «Байхелп» есть два интереса: чтобы были деньги на помощь нашим целевым группам и чтобы целевая группа знала, куда обращаться. Вот во втором моменте Ольга Зазулинская могла нам помочь — информировать.

«НН»: А в чем не сработались в итоге?

АЛ: Думаю, что у нас разные подходы. Есть организации большие, вроде нас или «Байсола». И есть организации более нишевые. Здесь ничего плохого или хорошего нет — они привыкли работать определенным образом, мы привыкли работать другим образом. И, к сожалению, это привело к тому, к чему привело.

Я даже не понял, когда у нас с Зазулинской начался раздор. Я понял это, когда мы просто уже начали разговаривать на повышенных тонах. Мы стремились помочь как можно большему количеству людей в рамках нашей целевой аудитории. Если есть ресурс, чтобы это сделать, я считаю, что мы должны использовать его.

Если у тебя есть возможность получить 100 тысяч откуда-то и направить их на политзаключенных, я сторонник подхода «берем и направляем». У некоторых наших партнеров подход немножко другой. Они не готовы брать большие суммы и масштабировать свои операции. Они хотят оставаться на том уровне, который у них есть, то есть помогать, условно говоря, более узкой нише, меньшему количеству людей, потому что для них так комфортно. Это их дело. «Байхелп», я считаю, должен масштабироваться. У организации Ольги не было такого желания.

Опять же, fair enough (довольно справедливо. — НН). Каждый работает по своим протоколам.

Но они почему-то посчитали то, как мы работаем, какой-то опасной, непорядочной практикой. Это мое понимание.

«НН»: Со Стрижаком вы же тоже разошлись недавно?

АЛ: Не буду комментировать ситуацию с Андреем.

На самом деле это наше не первое расхождение — я думаю, уже третье. У нас было существенное расхождение на фоне ковида. Но я не думаю, что здесь что-то кардинальное. К сожалению, с Ольгой Зазулинской у нас слишком большая разница подходов.

Фото: соцсети

Опять же, подчеркну, я с уважением отношусь к праву каждой организации заниматься помощью в том количестве и с той скоростью, которые они считают комфортными. Но, пожалуйста, не заставляйте нас делать это так, как вы считаете для себя комфортным.

«НН»: Возвращаясь к Андрею Стрижаку и недавнему скандалу с дикпиками. Когда репутация рушится одной историей, справедливо или нет?

АЛ: Ну и вопросики вы задаете, конечно… Может, я скажу заезженные слова, но я считаю, что каждую ситуацию нужно оценивать со всех сторон.

Я не говорю, что то, что Андрей сделал, не имело места. Но я считаю, что костры инквизиции в онлайне, которые тяжело потушить потом, это, мягко говоря, плохая практика. И поэтому мы должны учиться использовать правовые пути решения вопросов. Любая онлайн-разборка — это плохо. Я считаю, что это должно все же решаться в каком-то другом русле.

И, к сожалению, когда у вас происходит такая ситуация, мы не можем говорить, правильное или неправильное уничтожение репутации. У нас есть событие, есть реакция на событие. То, что произойдет, это уже вне нашего контроля.

О резких постах в фейсбуке и их удалении: «Можете считать это специфическим жанром»

«НН»: Об онлайне. Вы иногда пишете довольно резкие посты с наездами на кого-то, но через какое-то время удаляете. Это эмоциональный порыв или что?

А: Я пишу это и потом удаляю, чтобы просто посмотреть на реакцию. Это не потому, что я не готов отвечать за эти слова. Я готов за них отвечать, но мне просто интересно посмотреть, сколько человек успеет среагировать за очень короткое время.

Можете считать это таким специфическим жанром. Некоторые посты висят сутки, некоторые час. Но, как ни странно, все резкие вещи я пишу трезвым. А вот когда я бахну вина, то тогда начинаю быть очень грустным.

«НН»: Видите ли вы себя в политике в будущем?

АЛ: Я не знаю. Если в Беларуси появится настоящая политика, возможно, я захочу пойти туда. Но, скорее, я вижу себя в завершении гуманитарной работы и создании или участии в создании в какой-то форме Института национальной памяти, как в Польше. Потому что у нас собралось очень существенное количество информации о людях, которые проводили репрессии, и я, например, не хотел бы, чтобы эти люди оставались на руководящих постах или где-то в государственной системе. Я бы хотел, чтобы эти люди понесли ответственность.

Но, как правильно заметили, я человек достаточно импульсивный, поэтому, если в Беларуси появится настоящая соревновательная политика, может быть, я поменяю свое мнение.

«НН»: Свой характер вы считаете плюсом или минусом для политики?

АЛ: Это зависит от времени. Есть время, когда нужны люди, которые говорят правильные, спокойные, отполированные вещи, а есть время, когда нужны люди, которые говорят: «Вот это х**ня, и вот это х**ня, и это надо решить вот таким образом». Мои партнеры, с которыми я работаю, говорят, что моя искренность имеет две стороны. Мало людей есть, которые готовы в лицо сказать, что нужно менять и что делается неправильно.

«НН»: Вы раньше говорили, что «Байхелп» — это не основной ваш источник доходов. А чем сейчас зарабатываете?

АЛ: Как и раньше, я занимаюсь консультациями по развитию организаций нашего сектора, потому что у нас собрался хороший опыт относительно того, как проводить сборы, делать фандрайзинг. Это хорошо оплачиваемая вещь, когда ты работаешь как консультант на Западе. Я не работаю с белорусами, я работаю с Британией, Польшей. И, в принципе, такой консалтинг (это же не только разовые сборы, а еще и пиар-кампании) составляет мой основной источник доходов.

Фото: «Белсат»

Я из фонда сейчас ничего не получаю из бюджета. То есть, когда была медицинская программа с одним из наших партнеров, в 2023-2024 году, я получал оттуда фиксированную зарплату. На тот момент она составляла около 2000 евро. Остальное время я работаю в качестве волонтера.

Мы гордимся тем, что «Байхелп» долгое время функционировал как волонтерская организация. Но на волонтерстве можно выезжать, пока люди готовы быть волонтерами. Если они не готовы, мы говорим уже о команде, которая оплачивается. И под это, конечно же, я ищу средства из других источников.

«Что делать, никто не знает на самом деле — ни Кравцов, ни Тихановская, ни я, ни, простите, Трамп»

«НН»: Мы с вами уже упоминали 1300 политзаключенных. Как вы думаете, возможно ли их быстрое освобождение?

АЛ: Я не думаю, что возможно. Я думаю, что это стандартные бла-бла-бла Лукашенко. Скорее всего, он собирается выцыганить из Трампа по максимуму того, что возможно. Максимум ему, естественно, никто не даст.

1300 политзаключенных могут выйти, если Штаты, Европа, Украина, Россия придут к какому-то пониманию относительно окончания войны. Вот тогда, я думаю, какие-то резкие изменения в Беларуси возможны.

Но я не думаю, что Штаты, Украина, Европа и Россия придут к пониманию быстро, потому что требования Путина являются абсолютно неадекватными, а Лукашенко — это просто придаток к Путину. В любом случае, что бы он там ни хотел, он никогда не будет ничего делать, что может разозлить его хозяина. А выпустить 1300 политзаключенных — это такой сильный сигнал Западу на тему «смотрите, мы тут всех выпустили, может, даже репрессии остановим».

Что возможно теоретически? Будут выходить дальше люди порциями, по 10-20 человек. Но на их место будут снова садиться новые. Я бы очень хотел, чтобы всех выпустили, но очень скептически отношусь к этому.

«НН»: В нынешней ситуации, по вашему мнению, какая должна быть стратегия у демократических сил?

АЛ: Я сторонник работы с возможностями. То есть есть ли власть у демократических сил? Нет. Есть ли власть у оппонентов демократических сил, у оппозиции к оппозиции? Нет. Есть ли власть у Лукашенко? Да. Что мы можем сделать в этой ситуации? Немного. Но мы можем работать с последствиями.

Светлана и Офис — это то, чего у нас не было ни в 2010-м, ни в 2015-м. Это представительство Беларуси, которое может лоббировать небольшие, но существенные вещи для белорусов в тех странах, где находятся беженцы. Без Светланы, я думаю, европейские правительства — не польское, а вроде немецкого, испанского, которые дальше находятся, — отмахивались бы от всех этих проблем.

Сейчас есть такой центр притяжения, который является очевидной пиар-альтернативой Лукашенко. Они могут лоббировать, что помощь бывшим политзаключенным все еще нужна. Светлана удерживает эту позицию on top. То же самое с документами [для легализации]. 2026-й и 2027-й — это, думаю, будут годы, когда будет пиковое количество людей, у которых закончились паспорта. Третье — ситуации с запросами на высылку Интерпола. Я считаю, что юридическое управление Офиса и другие структуры здесь работают классно.

Это называется «работа с возможностями». Потому что каждому правительству нужен один понятный собеседник.

А вот паспорт Новой Беларуси — ну, простите, зачем? Я понимаю, символически очень классная вещь. Но в моем понимании стоило потратить время на дальнейшее лоббирование среди европейских чиновников, чтобы лучше выдавались существующие документы.

У Светланы, по крайней мере, в глазах текущих правительств есть мандат 2020 года. Не знаю, будет ли это через пять лет, но нужно работать с тем, что есть.

Какая должна быть стратегия? Мы можем повлиять на то, чтобы Беларусь находилась в фокусе внимания. Сейчас все в Штатах и Европе рассматривается с точки зрения безопасности, не с гуманитарной. Под соусом «уменьшить опасность» можно протиснуть освобождение политзаключенных. Я бы это делал. Беларусь — это страна, которая балконом врезается в НАТО. И как только Беларусь перестает быть проблемой, у тебя сразу исчезает угроза того, что первый удар будет на Сувалкский коридор. Я бы разговаривал из категории, что Лукашенко — проблема.

Но что делать, никто не знает на самом деле — ни Кравцов, ни Тихановская, ни я, ни, простите, Трамп. Если спросить меня, я бы продолжал жесткую политику санкций, потому что именно эта политика вынудила Лукашенко выпустить часть политзаключенных и хотя бы продемонстрировать какое-то желание поговорить.

Вот я бы продолжал эту политику в обмен на плюшку. Выпустишь всех, остановишь репрессии — это одно. Не будешь выпускать — будет иначе. Но ни в коем случае нельзя говорить: «Давайте мы все сдадимся». Такие люди понимают, если ему дадут один раз по башке, а потом предложат не дать второй раз, если он выполнит первое условие. Вот эта логика работает.

Комментарии к статье