Бывший преподаватель Иняза перешел на белорусский в эмиграции. Он рассуждает о судьбе университета, белорусах за границей и отличии нас от поляков
Алексей Проволоцкий уволился из МГЛУ пять лет назад, но, признается преподаватель, вспоминает прошлое место работы все меньше. Теперь он проводит частные занятия и пишет рассказы — на английском и белорусском языках. Расспросили писателя о жизни в Одессе и Варшаве, творчестве и том, что остается для него важным в Минске.
Алексей Проволоцкий. Фото: личный архив
Алексей Проволоцкий родился в Минске. Учился и 10 лет преподавал в МГЛУ на кафедре теории и практики перевода. В ноябре 2020 года, после протестов, политических отчислений и уголовных дел против студентов, уволился из университета и выехал сначала в Киев, потом — год и два месяца прожил в Одессе.
Перед началом полномасштабной войны в Украине переехал в Варшаву. Сейчас вместе с женой и двумя собаками живет на Старой Охоте — варшавском районе, который очень напоминает ему любимую минскую Осмоловку.
В 2024 году в «Янушкевіч» вышел дебютный сборник автора — «Жыццё ў дванаццаці апавяданнях», который победил в литературном конкурсе «Шуфлядка» и был номинирован на премию Ежи Гедройца. В 2025 издательство Gutenberg выпустило вторую книгу писателя — «Цягнік да Познаня». Сейчас Проволоцкий написал третье произведение.
«Сосуществовать с теми людьми было невозможно»
«Наша Ніва»: Скоро будет пять лет, как вы ушли из МГЛУ. Что вы сейчас думаете о том решении и как вспоминаете университет?
Алексей Проволоцкий: Я всегда думал, что если уйду из «иняза», то мне будет очень тяжело. Но те события были настолько решающими, что я был очень доволен, когда ушел. У меня никогда не было ностальгии по «инязу». Понимал, что 10 лет — хороший срок, чтобы уходить. Я часто думаю об этом, но все меньше и меньше.
Уже никто, кого я знаю, там не работает. Там остались те, с кем я никогда не разговаривал, те, кто разочаровал меня своим поведением. А те, кто не разочаровал, ушли.
Разочаровала индифферентность, которая была там. Отсутствие позиции. Тяжело было сосуществовать в то время с теми людьми. Это их право и их жизнь, но, если говорить обо мне, — мне было не очень приятно. Может, это одна из причин, почему мне было не так тяжело увольняться.
НН: Недавно МГЛУ переименовали в БГУЯ. Как вы к этому отнеслись?
АП: Нет никаких мыслей насчет этого, просто как-то вписывается во всю эту историю. Не то чтобы я всегда любил название МГЛУ, но теперь для меня исчезла уникальность, ее особенность. Это теперь как филиал БГУ. Название, конечно, не самое главное. Но было неприятно видеть, как один человек что-то говорит и все начинают делать ему приятно.
Новая вывеска бывшего МГЛУ. Фото: «Мерзкий Кокобай»
Когда я увольнялся, меня спросили «А вы вернетесь, когда все это изменится?». Мне очень запомнилось «все это» — потому что три человека тогда мне так сказали, но никто не говорил напрямую, что «все это»? Ответил, что да, вернусь. Но когда мы выехали в Одессу, потом — в Варшаву, я понял, что, чтобы я вернулся, должны произойти такие процессы… Это уже невозможно.
«Если бы мне предложили на неделю поехать в Нью-Йорк, Лондон, Мельбурн или Одессу, я бы поехал в Одессу»
НН: Вы знали, что будете делать после университета? Какие были планы?
АП: Ничего не было, я знал только, что мы поедем (с женой — НН). Даже не знал, куда точно. Сначала поехали в Киев, потом — в Одессу. За две недели перед войной мы переехали в Варшаву — думали, что скоро вернемся. Даже не брали вещей на лето.
Алексей со своей собакой Тишей. Фото: личный архив
НН: Как вам понравилось в Одессе?
АП: Это приятный город, но там тяжело работать. Туда приезжают отдыхать. Я не очень увлекаюсь морем — люблю смотреть на него, но это все. Любил приходить туда с книгой, читать, смотреть.
Но я очень люблю Одессу. Если бы мне предложили на неделю поехать в Нью-Йорк, Лондон, Мельбурн или Одессу, я бы поехал в Одессу. Есть какой-то шарм у этого города. Туда приятно приезжать, но я понимаю, что летом там жара большая: даже ночью было +35°C, было тяжело.
Слухи о войне появились в сентябре, может, в августе. Это было в воздухе, но никто не знал точно. У меня в Одессе был друг американец, он сказал, что скоро что-то начнется. И что он переедет в Венгрию, Словакию. Благодаря ему мы сделали это быстрее, чем это можно было сделать. Выехали 14 февраля 2022 года.
«Писал на английском языке, потом переводил на белорусский»
НН: Чем вы занимались уже в Одессе и после?
АП: Я всю жизнь писал. У меня есть блог на английском языке, где я пишу о литературе, кино, музыке, вообще об искусстве. И рассказы писал всю жизнь.
Когда мы были в Одессе, появилось предложение писать для американского приложения рассказы на английском языке. Это было для людей, которые любят слушать истории перед сном. И я начал писать для них англоязычные рассказы. Были ограничения — нельзя было писать о сексе, о еде. Но это была довольно интересная деятельность, мне нравилось. Все это предназначалось только для американской аудитории.
Сейчас те рассказы я уже не пишу — теперь пишу другие, по-белорусски (речь идет о книгах — НН). Преподаю. Вел курсы для репрессированных студентов, которые сейчас учатся в Норвегии или Германии. Это было важно, потому что я хотел помочь. Я согласился почти сразу — дело было не в деньгах.
Потом я писал первую книгу. Часть писал на английском языке, потом переводил на белорусский. Это была терапия, наверное.
Фото: knihauka.com
Есть такой американский писатель Ричард Йейтс, он написал роман «Дорога перемен». Там есть фраза о том, что существовать с беспомощностью можно, но с безнадежностью — почти невозможно.
Когда становишься эмигрантом, особенно в тех обстоятельствах, как мы выезжали, всегда есть какая-то беспомощность, безнадежность. И с беспомощностью действительно ничего не можешь сделать в Варшаве или Одессе. А с безнадежностью можно — и для меня это литература.
Когда я писал английские рассказы, там тоже была Беларусь. Может, это были американские реалии, но я описывал Беларусь. Потом я начал писать первую книгу и понял, что мне приятно перейти на белорусский язык. Вторую книгу я писал уже целиком по-белорусски.
«Ощущение, что тебе чего-то не хватает, а у остальных людей это есть»
НН: Как написание книги помогает надежде?
АП: Это дает возможность написать о Беларуси и о людях, которые там. Конечно, вторая книга о поляках, но первая почти что целиком о Беларуси. Сейчас я закончил третью книгу, там тоже много что завязано на Беларуси. Ты пишешь о тех улицах, воздухе, людях — как будто возвращаешься, поддерживаешь тот край, который был твоей частью почти 35 лет жизни.
Потому что жизнь эмигранта — тяжелая жизнь. В книге есть метафора о католическом паспорте. Как-то я зашел в костел Святого Роха в Белостоке и понял, что чувствую себя немного дискомфортно.
Ощущение, что тебе чего-то не хватает, а у остальных людей это есть. Как будто у тебя нет католического паспорта, которого не существует. Тебе не хватает того, чего нет, — в этом суть эмигрантской жизни, мне кажется.
Когда я писал первую книгу и вторую, я не собирался писать об эмиграции. Но нельзя не писать об эмиграции, если ты эмигрант. По крайней мере сейчас — может, пройдет время и я это сделаю.
НН: Первая книга почти целиком о жизни в Беларуси. Сколько в ней автобиографичного?
АП: Я бы не хотел, чтобы ее называли автобиографичной. Есть некоторые увлечения главного героя, которые мне понятны, есть некоторые разговоры, которые могли произойти. Но даже разговоры — все это отфильтровано, я немного менял.
Например, «Дзед Ісаак» — это первый рассказ. Он немного автобиографичный, потому что действительно мой прадед был в Америке, это был точно тот самый корабль, какие я описываю в книге. У прадеда было 25 долларов в кармане. Он был там, вернулся. Говорил это слово «моней», а не «мани».
Корабль Adriatic, на котором плыл дед Исаак. Фото: личный архив героя
Он вернулся в белорусскую деревню, а его брат остался в Коннектикуте. Всегда хотел написать о своем прадеде, потому что его история меня очень поразила в детстве. И это также тема возвращения, которая сейчас для меня самая главная. В новой книге о ней будет много.
Журналы деда Исаака. Фото: личный архив героя
«Люди интересуют меня»
НН: Почему захотелось писать по-белорусски?
АП: Интересно, что я начал писать по-белорусски, уже когда выехал. Наверное, это позволяет в метафизическом смысле вернуться назад — через язык.
Касается это не только того, что я начал писать.
Я начал больше читать белорусскую литературу, смотреть белорусские фильмы, слушать белорусскую музыку. Появились мысли: «Почему я преподавал по-русски? Почему я писал по-английски?». Жаль, что это не случилось раньше.
Когда преподаешь, есть какие-то клише, которые остаются в голове. Со студентами встречаешься иногда раз в неделю — и хотелось им как можно быстрее и больше донести, поэтому использовал русский язык. В моем блоге есть несколько рассказов по-русски.
До сих пор по-белорусски мне проще писать, чем разговаривать, но уже это легче. И это приятное чувство.
НН: Чем фотография вам помогает в писательстве?
АП: Мои любимые фотографы — Анри Картье-Брессон и Вивиан Майер. Не знаю, есть ли у меня талант к этому, но я купил старый фотоаппарат и, когда путешествую куда-нибудь, могу делать на него снимки. Это меня интересует. Новая книга — там будет много о фотографии.
Однажды купил или получил в подарок фотоальбом Робера Дуано. Это французский фотограф, который делал черно-белые снимки Парижа и других городов.
Когда у меня нет идей, я просто разворачиваю эту книгу, смотрю на фотографию и пишу. Мои любимые фотографы те, которые рассказывают истории. Мне неинтересны здания, горы, море — я люблю людей на фотографиях.
Люди интересуют меня. Как говорил Джойс, I have never met a bore («Я никогда не встречал скучного человека»). Есть еще фраза, что в Лондоне, если не ошибаюсь, каждое лицо рассказывает историю. И я чувствую это в Варшаве. Поэтому я люблю города.
«Мне нравятся пожилые люди в Варшаве»
НН: Во второй книге вы много описываете именно поляков. Что вы о них поняли?
АП: У нас много общего. Иногда они кажутся даже более закрытыми. Мне нравятся пожилые люди в Варшаве. Есть в них какая-то благородность, изысканность — как они одеваются, как они смотрят. Мне очень нравится, что их жизнь продолжается в 80 лет.
Фото: gutenbergpublisher.eu
Наверное, я не часто замечал это в Беларуси, потому что этого было очень мало. Есть в них определенный национализм, но мне он кажется естественным, если проанализировать историю этого края.
Очень люблю польское искусство, польское кино, джаз. И это географически близко к нам — поэтому то, что они делают, мне кажется понятным.
НН: Во второй книге вы много сравниваете Осмоловку со Старой Охотой в Варшаве. В чем это сходство?
АП: Архитектура. Здания немного выше здесь, чем в Осмоловке, но тем не менее. И цвет там больше такой желтый, здесь может больше белый. Осмоловка была таким местом теплым, потому что она как-то была в центре и при этом ограничена. Также и здесь. Старая Охота, Фильтры — это такая часть в центре, но при этом очень тихая, спокойная. И приятные люди, спокойствие, которое мне очень нравится. Нам тяжело переехать отсюда (Старой Охоты — НН), мы переезжали уже — и мы сейчас, может, в двух минутах живем от первого места.
НН: Как вы чувствуете себя в Варшаве?
АП: В разное время по-разному. Я очень люблю Варшаву весной, летом. Моя любовь немного проходит в ноябре и декабре, возвращается в марте-апреле. Мне нравится, что Варшава настолько большая, что каждая ее часть — как другой город немного.
Нравится, что поляки ценят историю. Около улицы, где мы сейчас живем, когда-то прятался еврейский пианист Владислав Шпильман — там висит специальная вывеска. Восхищаюсь польскими музеями, потому что в них чувствуется любовь к истории. Это город, который можно открывать снова и снова.
«Искать все возможные пути, чтобы политзаключенные вышли на свободу»
НН: Вы не политик, но, как вам кажется, что нужно делать, чтобы «все это» в Беларуси изменилось?
АП: Не знаю, что здесь можно сделать. Наверное, искать все возможные пути, чтобы эти люди (политзаключенные — НН) вышли на свободу. Хорошо, что сейчас освободили людей. У меня нет никаких рецептов.
Я поддерживаю, думаю и надеюсь, что это все закончится. Когда выйдут люди — это будет только первый этап. Нам нужно будет потом начинать жизнь заново и я не знаю, как это будет выглядеть. Сложно представить, что подобное может происходить в XXI веке
Тем, кому тяжело в эмиграции, нужно найти себя. Попробовать понять, что по крайней мере на некоторое время это твой дом. Нет ничего плохого в воспоминаниях и я хочу пожелать людям, чтобы их воспоминания оставались. Потому что это нас поддерживает. Но понимать, что это другая жизнь, и нужно как-то привыкать к ней.
В Одессе еще у меня было ощущение, что я не имею права говорить что-нибудь про Беларусь, даже сейчас оно есть. Просто не имею морального права давать какие-то советы, говорить, что бывшие политзаключенные делают что-то не то. То, что в моих мыслях всегда эти люди и эта страна, это точно.
«В эмиграции чувствуешь себя в состоянии невесомости»
НН: Вы бы хотели вернуться в Беларусь?
АП: Всегда вспоминаю историю с Набоковым. Он тогда жил в Америке или Франции, я не помню. Они с журналисткой разговаривали о тяжелых временах, Сталине. Она спросила у него: «Вы хотели бы вернуться?». И он говорит: «Первым поездом».
Впервые когда читаешь эту историю, может непонятно быть. А сейчас я понимаю это очень хорошо. Ты можешь критиковать, а потом сказать «первым поездом». Может, не первым, вторым — но у меня всегда есть мысли, что возвращение произойдет. Мне тяжело понять, что я буду чувствовать, когда буду там.
Мне было бы очень неприятно проснуться однажды и понять, что я не хочу вернуться.
Алексей Проволоцкий. Фото: личный архив
НН: Что первое в Минске хотелось бы сделать?
АП: Я иногда думаю, если бы у меня был один день там, что бы я сделал. Наверное, прошелся бы. Приехал бы в Осмоловку, прошелся бы по каким-то улицам, посмотрел бы на «иняз» с новым названием. Погулял бы по Ботаническому саду, зашел бы в кофейню, любимый бар — Sweet & Sour. Встретился бы с людьми, с которыми не могу встретиться сейчас, потому что они лишь изредка приезжают сюда. Знаю точно, что было бы чем заняться.
В эмиграции чувствуешь себя в состоянии невесомости, я пишу про это в одном из рассказов. Ты ходишь по земле, но ощущение, как будто в невесомости. И это тоже про эмиграцию. Чем больше проходит времени, тем более естественным и логичным кажется жизнь здесь.